– Есть возможность, что это не она, просто какая‑то материализованная сущность? – Горгулья стояла перед ним, загораживая собой окно и отросток коридора. Она умела вот так взять и загородить собой весь мир.
– Нет, это она. То, что было ею, во всяком случае. Если бы сущность была чужеродной, она могла бы принять облик, но ненадолго и не стала бы точной копией.
Горгулья упёрла руки в бока.
– Были прецеденты?
– Чего? – вяло отозвался Миф. Он так устал, что запросто мог бы проспать двое суток, но понимал, что этого ему никто не позволит. Придётся рассказать эту историю ещё раз сто. Убеждать, ссылаться на крупный учёных, многозначительно молчать.
– Были прецеденты, когда человек превращался в сущность?
– Как по‑вашему, мы можем узнать о таких прецедентах? Он сам прибежит нам рассказывать? Люди пропадают сплошь и рядом. Кто их знает, зарезали в подворотне, продали на органы или превратили в сущность? Ну кто об этом может знать? – Миф выдохся.
Горгулья отвернулась и отрезала:
– Ясно.
Они молчали ещё долго, потом из палаты вышел врач.
– Горе луковое, – сказал он Горгулье укоризненно, как старой знакомой. Она поймала врача за локоть.
– Могу я к ней зайти?
– Зайти‑то можно, но зачем? Она всё равно не разговаривает.
Горгулья отодвинула его плечом и вошла. Миф приготовился ждать её, опустил голову на подставленные руки, закрыл глаза. В темноте метались яркие пятна: осколки посуды, зелёный топ на тонких бретельках, красная малина. Нет, это кровь. Пятна крови на полу, на стенах – откуда их столько? Он никого не убивал, откуда тогда пятна?
Он вздрогнул, понимая, что задремал. Сел ровно, пытаясь угомонить бешено колотящееся сердце. Теперь всё будет хорошо. Обвинения снимут, конечно. Вот вам Маша – никто её не убивал. Битую посуду можно выбросить и купить новую. Этта пусть убирается к демонам. Теперь всё будет хорошо.
Или теперь всё начнётся сначала?
Горгулья вскоре вышла, и её застывшее лицо напоминало лицо Маши – взгляд сквозь мир.
– И как теперь объясняться перед её родителями?
– Скажи им, что ребёнок чудом спасся, они будут благодарны. – Нервно рассмеялся Миф.
Горгулья посмотрела на него так, словно хотела ударить, но передумала. Сдержалась. И ушла по коридору, впечатывая шаги в паркетный пол.
Сабрина приходила чаще остальных. Миф не являлся вообще.
Сабрина и сказала им за день до.
– Ни о чём её не спрашивайте, ни о Мифе, ни о чём, в общем. Когда она вспоминает, она как будто снова уходит туда.
Группа настороженно молчала, отодвинув в сторону конспекты. В перерыве между двумя парами философ вышел подышать в коридор, и хорошо. Никому не хотелось болтать об этом при нём.
– А я и не собиралась, – обиделась Ляля. – Я вообще спросить хотела. Она мне платье поможет сшить к новогоднему балу, или я опять в форме должна идти?
Ватная тишина приложилась к окнам со стороны улицы. Маша вошла и замерла в приходе между партами, как будто забыла, что делать дальше.
– Привет, – сказал Ник. – Хочешь, возьми мои лекции переписать. У меня почерк понятный, не то, что у этих.
Он презрительно махнул рукой в сторону второго ряда.
– А ты мне платье сошьёшь? – Отряхивая руки одну о другую, из‑под парты возникла Ляля. Она завязывала шнурок, а взъерошена была так, словно копала подземный ход.
Маша прикусила губу, глядя куда‑то в угол. На ней была новая форма, новая сумка висела на плече. И причёска была новая, точнее, очень старая – с такой стрижкой она ходила летом, чтобы волосы не мешались.
– А, – произнесла она чуть погодя, – извините. Я просто иногда забываю, что нужно отвечать… голосом. Я странная, да?
– Видал я и страннее, – вздохнул со второй парты Рауль. – И это, застегни верхнюю пуговицу. Ходишь, как шпана.
Вошёл философ – во фланелевой рубашке под классическим пиджаком, в джинсах – и осторожно, будто по минному полю дошёл до стола. Пока все рассаживались, улыбнулся Маше.
– Давно вас не видно. Без вас было скучно. Никто не рассказывал про материализацию смерти… или как там?
Маша, успевшая сесть, вскочила. Провела взглядом, как будто ножом, из угла в угол комнаты. В напряжении прикусила губу и, пальцы, сжавшие край парты, побелели. В тишине медленно перевернула страницу Ляля.
– Извините. Я просто забываю, что нужно говорить… словами. – Маша села и, оглянувшись на остальных, тоже открыла тетрадь.
– А, – глухо отозвался философ. – Хорошо, я учту. Давайте продолжим рассматривать статью.
Глава 7. Седьмая ступень
Никогда не становись на седьмую ступень любой лестницы.
Попадёшь в подвал, где живёт человек без лица.
Надпись на стене общежития
Скорчившись, она сидела на его кровати. Кресло Алекса стояло на середине комнаты – далеко. Может, чтобы она не смогла увидеть, как его трясёт.
До праздников оставалось чуть больше недели, когда Маша решила снова объявиться перед Алексом. Ей стало легче. По крайней мере, больше не хотелось забраться на шкаф и свернуться там клубком.
Гулять по улицам всё равно приходилось осторожно – на каждом шагу напоминая себе, что люди видят её, и что нельзя открыть дверь, не прикасаясь к ней. И что говорить нужно словами.
– Я просто не понимаю. Если ты хотела меня бросить, почему нельзя просто сказать об этом? – Голос Алекса сорвался на высокие ноты.
– Пойми, мне сложно объяснить тебе. Многое произошло. Но ты здесь ни при чём.
Он всплеснул руками, звонко шлёпнул по подлокотникам кресла. Наверное, на кухне вздрогнула его мама. Она сидела там и ждала, чем закончится разговор.
– Скажи честно, ты меня любишь? Вот хоть немного?
Маша сглотнула горькую слюну. Она научилась ходить по улицам и открывать двери, но с чувствами всё равно было сложно.
– Алекс, я хорошо отношусь к тебе. Иначе я бы не пришла. Ты можешь оценить хоть это. Понимаешь, на самом деле, очень мало людей, которые… которым…
– Которые ко мне хорошо относятся, да? Ты это хотела сказать – очень мало людей, которым не плевать на меня? Это всё потому, что я урод?
– Нет, я не о том.
Она вернулась потому, что ей было, к кому возвращаться. Потому что каждый вечер к ней приходила Сабрина и сидела рядом. Маша уже не была сущностью, и она не могла обхватить Сабрину собой. И человеком она ещё не была, чтобы донести благодарность словами. Зимними вечерами они так и сидели друг против друга. Молча.
Потом Сабрина по ночам готовилась к занятиям, чтобы не бросить учёбу окончательно.
– Очень мало людей, способных на хорошее отношение. Способных любить – ещё меньше, наверное. Мы просто могли бы…
– Мы не могли бы, не могли! – закричал Алекс, кулаками ударяя по подлокотникам. Беспомощный и жалкий. – Я тебя люблю и ненавижу, ясно?
– Когда любят – не могу ненавидеть.
– Могут!
В коридоре послышались шаги, и затихли они под дверью. Маша так и видела, как эта женщина стояла там, сжимая и разжимая кулаки – её сына обидели.
– Убирайся, – сказал Алекс.
За дверью его мама вздохнула с облегчением – Маша ощущала её вздох всем телом.
Она могла бы завладеть этим домом. Невидимым руками она потянулась, обхватывая комнату, увидела всё сверху: вычурную люстру, пушистый ковёр, зеркало в ванной и зелёную с переливами плитку.
Маша ощутила в себе силу – забытый сладкий привкус. Женщина за дверью была в её власти, и парень в инвалидном кресле тоже. Она смотрела на них сквозь стены, из зеркал и оконных стёкол, из каждого хрусталика в люстре. Она была полом под их ногами, дверными ручками, которые выскальзывали из их пальцев. Сжать и ударить немного – они увидят. Они закричат, а Маша будет пить их страх. Нет.