Она тряхнула головой. Встала.
– Тогда я пойду. Пока, Алекс.
Тяжёлая дверь хлопнула за её спиной, впиваясь в косяк тонкими щупальцами замков. Маша постояла на лестничной площадке, вдыхая спёртый воздух.
«Человеком быть лучше, чем сущностью, – сказала она себе. – Человеком быть лучше».
– Почему?
– Человек может, что угодно. Столько вариантов! А ты хочешь быть сущностью, не мочь даже выйти из своего дома, застрять там, да?
Сабрина мерила комнату шагами. Она явно злилась – потому что не могла объяснить. Она думала, что лучше – и всё. Но Маша спорила.
– Какие варианты? – в который раз повторила она. – Кто угодно может растоптать мою любовь, уничтожить меня. Просто использовать и уйти. А сущность всесильна. Я была с ним, сколько хотела. Я была ему ближе любовницы. Я могла бы убить его, вытащить его душу и оставить с собой навсегда, если бы только захотела.
Сабрина замолчала и села рядом с Машей на больничную кровать. Мягко просел матрас. Палата была одноместной, им никто не мешал, только в окно, выходящее в коридор, иногда поглядывали медсёстры.
– Маша, ну скажи, зачем он тебе? Он же самовлюблённый престарелый неудачник. В его возрасте мужчины дослуживаются до полковника, горы сворачивают, аномалии на раз‑два разделывают, котят там с деревьев снимают. А он что? Ты посмотри на наших преподавателей. Горгулья была военной, но её отправили в отставку из‑за ранения. Ли давно на пенсии. С Максимом вообще очень мутная история. Аннет только и способна, что учебник вызубрить и пересказать. А Миф что? Раз он такой умный и сильный, почему не добился большего? Хочешь сказать, он великий учёный? Маша, я смотрела в библиотеке, единственная статья, которую он написал за год, это в соавторстве с тобой.
– Почему он меня не любит? Я некрасивая, да? Глупая? – Язык плохо её слушался, хотелось просто обхватить Сабрину собой, впитать её мысли и донести ей свои. Но так было нельзя.
Глаза Сабрины стали печальными.
– В том то и дело. Ты видела его женщин? Одна – курица‑наседка, другая – серая мышь. А ты… он просто боится тебя. Рядом с тобой он – ничтожество, пустое место. Ты уже сейчас обошла его на сотню шагов. Он завидует тебе. Чёрная зависть. Ты даже с сущностью в заброшенной больнице разделалась, а он сбежал в ужасе.
– Он сказал, что я не разделалась. Просто повезло.
– Думаешь, он всегда правду говорит? Он брал тебя с собой, потому что хотел чему‑то научить? Да он просто тебя использовал, потому что сам ничего не мог. Ты слышишь меня? – Сабрина повысила голос.
Маша кивнула. Она уже умела говорить, но ещё не умела плакать, и невыплаканное горе стояло комом в горле. В прежнем состоянии она стала бы колотить стёкла и посуду, страшно выть в трубах. Сейчас она могла только беспомощно дрожать.
– Я его не проклинала. Я же никогда не испытывала к нему ненависти.
Сабрина обняла её. Маша прижалась к плечу подруги, непривычно ощущая прикосновения, запахи, звуки. От её волос знакомо пахло арабскими духами. От всего этого кружилась голова.
– Знаю, – сказала Сабрина. – Ты не умеешь ненавидеть. Потому к тебе незнакомые люди на улицах тянутся. Да что люди, даже сущности.
В окна с шорохом сыпался предпраздничный снег – сухая крупа. Переступая босыми ногами, Ляля стояла на табурете посреди комнаты. Топорщился неподрубленными краями подол платья – зелёного в чёрную звёздочку.
– Долго ещё, а?
– Будешь дёргаться – как воткну в тебя булавку, – пообещала Маша, поднимаясь с корточек. Сотнями иголок покалывало онемевшие ноги. – Снимай, буду дошивать.
– Воткни уже, если тебе от этого полегчает, – проворчала Ляля, барахтаясь в сколотом булавками платье. Их перламутровые разноцветные головки были как насекомые на чёрных звёздах.
Как только она осталась в белье, в коридоре зашумели шаги.
– Вот как всегда, – буркнула Ляля, заворачиваясь в покрывало.
Дверь хлопнула. Дыша утренним морозом, в комнату влетела Сабрина. Бросила сумку на стул.
– Как зачёт? – поинтересовалась Маша, поднимая голову от шитья. Она сидела, привалившись боком к процессору – грелась. В комнате было прохладно, хоть давно уже включили отопление. Компьютер успокаивающе гудел.
– Сдала. Ну а что делать, не все же произвели такое неизгладимое впечатление на философа, что он им автоматы влепил. Приходится вот сдавать, как видишь.
Снег таял на чёрных волосах. Сабрина бродила по комнате, звенящая от молчания, как дерево в инее, включая чайник, разгребая тетради на столе. Три учебника по философии отправились в сумку – «на вынос». Два учебника по криминальной психологии – на стол.
Следом за Сабриной в комнату ввалились Ник, Рауль и Мартимер. Расселись по стульям и кроватям, потом Ник спросил:
– Можно к вам?
Ляля зашевелилась в своём коконе из покрывала.
– Нельзя, раз уж ты спросил.
Обсудили зачёт: кто блеснул цитатой Канта и назвал его Контом, кто рассыпал по полу шпаргалки, кто довёл философа до нервного хохота. Маша смеялась до боли в скулах. Она уже умела смеяться.
– Эх, – мечтательно сказал Мартимер, обмахиваясь зачёткой. – Вот пережить бы ещё три экзамена, а там – каникулы. Домой поеду.
«Домой», – сладко закололо у всех в сердце. Такое простое заклинание счастья.
– Три? – Ляля, похожая на большую зелёную гусеницу, добралась до него и ткнула босой ногой под колено. – Четыре, чукча.
– А, – он замялся. – Три. Я вам сказать забыл, сущностей перенесли на летнюю сессию.
Маша уткнулась в шитьё, сделав вид, что не существует. Когда упоминали Мифа, ей отчаянно хотелось сделаться комком пыли. Миф был ей, как больная часть тела, на которую все таращатся. Как уродливая рана наискосок лица.
– Миф, сказали, в больнице. Скорее всего, до сессии не выйдет. Так что летом.
Царапался в окна сухой снег.
– А что с ним? – спросил Ник, покосившись на Машу.
Она чувствовала его взгляд. Взгляды их всех.
– А кто его знает.
– Так. Тихо! – скомандовала Сабрина. – А ну марш за чашками. А то у нас столько нет, на вас не запасёшься.
Как только парни вышли, Маша опустила платье на колени и отвернулась к стене.
– Эй, – забеспокоилась Ляля.
Она ни в чём не обвиняла Мифа, хотя хмурый следователь требовал написать заявление. Похищение – ладно, чёрт с ним, ну хотя бы на оставление в опасности.
– Ты же была в опасности, ты понимала это, а он, как преподаватель, нёс ответственность…
Она отказывалась, отодвигала подальше лист бумаги и казённую ручку, затисканную множеством влажных пальцев.
– Я сама, понимаете?
– Сама. – Капитан злился, она чуяла, когда тянулась к нему невидимыми руками. Он злился, хотя голос звучал обыденно, даже безразлично. – Что сама? Сама заставила его увезти тебя в другой город и запереть в квартире? Может, умоляла ещё, а он героически отказывался?
– Сама, – шёпотом повторяла Маша, охрипшая от споров.
– То есть ты понимаешь, что этот человек – преступник, что он будет и дальше так поступать, с тобой, да мало ли, с кем ещё, но отказываешься помочь мне?
Для того чтобы видеть насквозь, не обязательно иметь невидимые руки. Этот следователь видел её насквозь, будучи обычным человеком. Самым обычным. Она чувствовала, как заливается краской.
– Ты же сама – будущий военный, защитница. Ты не можешь понять, что оставлять всякую сволочь безнаказанной – нельзя?
Маша зажимала рот руками и беззвучно рыдала от отчаяния. Первой не выдержала Горгулья, которая была обязана присутствовать на всех допросах подопечной. До сих пор она ничем не выдавала своего присутствия, сидела на стуле в углу, казалось, даже не слушала. Но вдруг встала.
– Оставьте вы её. Видите – не станет она ничего писать.
– Вот и спасай таких, – выплюнул им вслед капитан.
Маша долго ждала, что Миф придёт к ней хотя бы поговорить. Она не стала бы требовать от него объяснений. Дни складывались в бесконечные монологи – некому было высказать всё, что копилось внутри.