– Знаете, мы с вами больше не увидимся, – сказала Маша. – Я не смогу к вам приходить. Но я буду вас помнить. Обещаю.
Где‑то далеко взорвался фейерверк, рассыпав по желтому мрамору неба цветные осколки. Квадраты окон зажигались и гасли, поднимался и утихал ветер.
Они ушли по очереди, и каждый на прощание прикасался к Машиной руке, даря каплю собственной силы, как когда‑то она дарила им свою кровь. Последним ушёл Смертёныш, и когда его фигурка растворилась в сыпучем снеге, Маша ещё сидела на каменной тумбе. Слушала холодный город, смотрела в небо. Прощалась.
Когда холод пророс в ней изнутри, Маша поднялась и побежала через широкий двор. Здание больницы было уже близко – через дорогу, где впустую мигал светофор.
Она вошла: никого не было в просторном холле. На вымытых ступенях оставались её следы – потёки тающего снега. Мимо прошла санитарка, охая и вздыхая, что приходится работать в такой праздник, на непрошеную гостью она не обратила и капли внимания.
Маша бежала по лестницам, старательно перепрыгивая седьмые ступени на каждой. Она не смотрела в тёмные окна, не оборачивалась, слыша шорохи за спиной. В тёмной ванной жутко выли трубы – Маша пробежала мимо.
У кого‑то из пациентов она спросила про Мифа, ей указали в конец коридора. Под высокими потолками притаились тени – свет горел не везде, а в том отростке коридора, куда она попала, было совсем мрачно. Маша стукнулась в одинокую дверь – никто не ответил, и она вошла.
Здесь пахло сигаретным дымом, но совсем не так, как пахло им в кабинете под лестницей. Здесь витал только призрак того запаха, и Миф – нет, его призрак – стоял у окна, под открытой форточкой. Просторное помещение, гулкое и холодное, освещалось только городскими фонарями.
– Спасибо, что пришла, – сказал он как обычно. Колечко дыма вместе с окурком улетело в прозрачную темноту.
Маша сняла мокрую куртку и бросила её на железный стол. Она ощутила на себе взгляд Мифа: коленки под тонкими колготками, завиток волос, прилипший к щеке. Вряд ли она ему нравилась, хоть когда‑то, но он смотрел, не отрываясь.
На Мифе были футболка с драконом, потёртые джинсы. Он снял очки, повертел их за дужку, снова надел.
– Знаешь, – сказал он, наконец. – Всё, это пат. Я не знаю, что теперь делать. Но когда ты пришла, мне вдруг стало легче. Знаешь, давай попробуем так. Ты же хочешь этого.
Маша подалась к нему, пальцы скользнули по нарисованной драконьей пасти. Однажды так уже было – она помнила, как хорошо было прикасаться к нему, как замирал внутри приступ отчаянного восторга. Маша протянула руку и, сняв с него очки, на ощупь опустила их на подоконник. Холодный ветер из приоткрытого окна полоснул её по руке.
Маша поцеловала Мифа. Ощутила тонкий запах табачного дыма, горький привкус во рту, его волосы у себя под пальцами, его губы – пересохшие – под своими губами. Руки Мифа по‑хозяйски легли ей на талию.
Ничто внутри не дрогнуло.
Она отстранилась и через его плечо посмотрела в разукрашенную ночь за окном.
– Я никогда не испытывала к вам ненависти. Но может быть, этого и не нужно. Для кого‑то проклятье – ненависть. Для кого‑то – любовь. – Она помолчала и поправила: – Для вас – моя любовь.
– Как грустно, – отозвался Миф. Он тоже смотрел в сторону, поверх её плеча. Куда‑то в тёмный угол.
– Я рассказала истории тех, кто был ко мне привязан, и они смогли уйти. Расскажите мою историю, чтобы я ушла. Я не могу больше так. Я не хочу вас любить.
«Одна девочка влюбилась в своего преподавателя. Это была симпатичная и умная девочка, и раньше она не позволяла себе всяких вольностей. Но в этот раз вышло так – она взяла и влюбилась.
У преподавателя была жена и дочь, а ещё – любовница, так что девочке не осталось места в его жизни. Поэтому её любовь стала для него проклятьем. Преподавателю сделалось очень плохо от её любви – он мучился, болел, не понимал, что с ним происходит. В жизни всё пошло кувырком.
А она искренне считала, что любовь несёт добро и счастье, и никогда не думала, что может быть наоборот.
Тогда преподаватель решился на страшный шаг – он захотел уничтожить девочку вместе с её любовью. Он запер её в старом доме, на верхнем этаже, чтобы она не могла сбежать. Дом был давно брошен, до людского жилья – далеко, она не могла позвать на помощь. Она умерла, а потом пришла в дом к своему преподавателю, потому что очень хотела остаться с ним навсегда. Тогда она ещё не поняла, что любовь для него – проклятье».
Хозяйка города
Маша сидела над полусобранным чемоданом, покачивая на ладони телефон. Из открытого окна доносились радостные детские вопли, и одуряюще пахло цветами. Было так жарко, что Маша сидела на полу в майке и шортах, и всё равно по телу под майкой текли ручейки пота.
Она бросила телефон на кровать, вынула из чемодана тщательно уложенное платье, расправила его. Синие розы на белом фоне, корсажные косточки в лифе, короткий пышный подол. Она мечтала, как наденет его на неторопливую прогулку по чужому городу, чтобы обязательно маленькие кафе на набережной и свежий ветер теребил подол. Куда его теперь?
Брошенный на кровать телефон противно запищал. Маша покосилась в его сторону и не шевельнулась. Трель затихла, раздалась снова, потрезвонила секунды три и опять замерла. Заиграла ещё раз.
Маша со вздохом поднялась и подцепила телефон с покрывала.
– Я слушаю.
Ничего ей не хотелось слушать, но это должно было когда‑нибудь прекратиться.
– Маша, ты имеешь право на меня сердиться, но будь разумным человеком.
– А когда у разумного человека путёвка в санаторий на море, а его вызывают на работу, это как называется?
На том конце провода Антонио тяжело вздохнул.
– Я уже всё тебе объяснил. Если хочешь поругаться – приезжай, поругаешь меня лично.
Она смотрела на платье – скомканные синие розы на полу, – и внутри тоскливо ныло.
– Я тебя ненавижу.
– И это тоже расскажешь. Приезжай.
Она вздохнула, не находя, что ответить. Как ни крути – приказ старшего по званию есть приказ, даже если высказан извиняющимся тоном.
– Хорошо.
На полянке перед домом загорала Сабрина. В такт её дыханию тихонько шевелились ветви яблонь. Когда хлопнула входная дверь, Сабрина обернулась.
– Всё‑таки вызвали?
– Угу.
– Смотри, может, Антонио понадобилось то, чего никто кроме тебя сделать не может. Ты ценный сотрудник.
Маша внимательно рассматривала дорожку у себя под ногами.
– Ну да. Восторженная девочка ему понадобилась, чтобы бегала за ним и руками махала, а он был бы такой герой‑герой.
Сабрина усмехнулась и снова закрыла глаза. Ветер шуршал в яблоневой листве.
Антонио бросил на неё всего один взгляд.
– Ты же не на море.
– Ну да, и кто в этом виноват?
Он отвернулся к этажерке с бумагами, как будто специально избегая смотреть на Машу. Она придвинула стул ближе и села. Платье фигурно очерчивало грудь, розы пышным веером расходились по подолу. В кабинете из белого пластика и холодного металла Маша была ещё неуместнее, чем если бы в форме отправилась в санаторий. Но её это не смущало – она закинула ногу на ногу.
– Слушай, может, у меня и был долгий больничный, за который накопилась куча отложенных дел, но ты не имеешь права утверждать, что я плохо работала. И я не виновата, что один убийца‑рецидивист запустил в меня сгустком огня.
– Прости, я не так выразился. Ты работала хорошо, но мало. Вот. – Антонио бухнул на стол пухлую папку. – Я и так сбросил большинство твоих недоработок на Кайла, так что сделай одолжение, разберись хоть с этой.
– Значит, так, да? Мог бы просто попросить.
Она сгребла папку со стола – та оказалась неожиданно тяжёлой, – и пошла к выходу, раздумывая, что бы сказать ещё пообиднее. Антонио и так ударил в самое драгоценное. Прекрасно же знал, что она весь год едва не ночевала на работе. Последние четыре недели выходила даже по воскресеньям. И так с утра до вечера, с вечера до утра.