Всё это хорошо складывалось в логическую цепочку, но интуиция упиралась. А Маша привыкла доверять своей интуиции.
На работе её ждал подарок – ответ на запрос о подростковых самоубийствах за год. Маша пролистала его по дороге до кабинета и ужаснулась: сто сорок пять тринадцатилетних девочек и мальчиков, которые решили уйти из жизни – это много или мало? Стоит ли подозревать хоть в половине из них жуткий фантом города, или эта грустная статистика целиком и полностью на вине недосмотревших взрослых?
Печальная цифра отправилась в кучу других бумаг, и Маша некоторое время безучастно смотрела на выключенный монитор. Если Антонио связал смерть Алисы со смертями двадцатипятилетней давности, выходит, он был уверен в том, что виноват фантом. Но чего же тогда он хочет от неё, не признательных же показаний от бестелесного призрака! Если он уверен, почему не высылает бригаду на уничтожение сущности?
Если же нет, зачем тогда весь этот спектакль с архивными делами? «Я хотел рассказать тебе сам». Так почему же сразу не рассказал? Дождался, когда она влезет в это дело по уши.
Бесполезные размышления. Если Алису убил не фантом города, то у Маши есть только один способ доказать это – выяснить, кто её убил.
– Видите ли, я понятия не имею, из‑за чего она могла покончить с собой. Выпускные экзамены на носу, а она весь год к ним готовилась, курсы, репетиторы. Правда, уставала очень сильно. Не высыпалась. И тут… я понятия не имею.
С фото на полке на Машу смотрела та самая Алиса – обычная девочка‑подросток, она улыбалась и делала какие‑то пасы руками на фоне старинного, явно западного города. Ещё были привявшие цветы, весь дом утонул в цветах. От их сладкого запаха делалось тошно.
Мама Алисы – её звали Русланой – была очень моложавой – и очень поблекшей, словно картина, которая долго висела под солнечным светом. Кроме неё в квартире никого не осталось. Даже делалось странно, обычно в таких случаях приезжают родственники.
– Вы говорили, она уже пыталась покончить с собой?
– Пугала, только пугала меня. Один раз мы с ней сильно поругались. Было поздно, я кричала, чтобы она выключила компьютер и шла спать, а она тогда обернулась на меня и так зло послала куда подальше. Никогда раньше так не говорила. Я выскочила, хлопнула дверью. А потом вернулась – а она сидит на окошке, ногами в воздухе болтает. Говорит: «Хочешь посмотреть, как птички летают». А я стою на пороге и не могу шевельнуться.
Маша бросила взгляд в окно – восьмой этаж, новенькая высотка. Напротив – ещё одна такая же, и стёкла в ней блестят, как драгоценные камни в жиле.
– Вы после этого с ней говорили? Ходили к психологу?
– Вы что, я даже заикаться боялась об этом! Мы никогда не касались этой темы.
Маше было жаль её – не хотелось долго мучить расспросами. Ещё больше ей сделалось жаль тринадцатилетнюю девчонку, замученную уроками и репетиторами и не понятую даже тогда, когда она напрямую заявила о своих намерениях.
– Вы сказали, что Алиса хотела поступать в медицинский?
– Да, она же выиграла районную олимпиаду по биологии. Её даже преподаватели университета очень хвалили. Предлагали к ним поступать.
У неё в руках был альбом – газетные вырезки и яркие грамоты в прозрачных файлах. Она принялась показывать Маше какие‑то статьи из местной газеты, где имя подчёркнутое синей ручной было сплошь Алиса, Алиса, Алиса. На чёрно‑белой фотографии Маша разглядела здание государственного университета.
На полках в её комнате теснились учебники и девчачьи романы. Яркие открытки, пришпиленные иглами к доске для заметок, картинки с котятами, записки на цветных стикерах.
Вета не терпела школьных олимпиад. Отговаривалась, как могла, но в этот раз не вышло: в этот раз её послали сидеть с восьмыми классами. Как будто нарочно.
В коридоре они развесили цветные плакаты: предполагалась стендовая конференция. Открывая дверь, Вета почувствовала тот самый трепет – даже похолодели коленки. Она вошла, и на неё уставились двенадцать пар глаз. Нет. Она моргнула, прогоняя наваждение. Не двенадцать – участков олимпиады было гораздо больше. Всё, что оставалось – выйти к доске и заговорить.
– На титульном листе напишите… Вскрываем пакет с заданиями по жёлтой линии. В каждом есть чёрная ручка – пишем только ею.
Вета говорила спокойно и холодно, как обычно со студентами. Она научилась говорить так, но иногда – по ночам – с содроганием вспоминала, как выходила к доске перед двенадцатью взглядами, и голос её против воли вздрагивал и скатывался на высокие ноты.
Они вскрыли задания и начали: кто расписывал ручку на черновике, кто листал задачи, шаря по ним почти обезумевшим взглядом, кто отрешённо смотрел в окно, настраиваясь на работу. Дети. Её восьмиклассники тоже были всего лишь – детьми.
Вета прошла к кафедре и села. Четыре часа, и это кончится. Письменный тур олимпиады длится всего‑то четыре часа. Ничего страшного. Нужно просто переждать.
Как всё‑таки хорошо, что она больше не работает в школе. Только иногда ей почему‑то снится Рония – она сидела вон там, за третьей партой у стены – а потом шагнула с парапета в серую воду. Иногда приходит Игорь – его нашли в парке. Без признаков насильственной смерти.
«Без признаков насильственной смерти», – какая гадкая фраза, протокольный язык, синими чернилами по белой бумаге.
– Можно выйти? – девочка на третьей парте у стены по‑школьному тянет руку. Девочка бледная и рука у неё дрожит. Ещё бы, городская олимпиада, и главный приз – поступление в университет без экзаменов. Есть, за что поволноваться.
Вета кивнула. Выйти и позвать сопровождающего, чтобы проследил.
Девочка ушла, а Вета осталась в классе. В этот раз ей не хотелось бродить между рядами, чтобы вылавливать списывающих. Это полезно со студентами, а со школьниками можно просто заглядывать в глаза каждому – по очереди – и делать вид, что всё‑всё про него знаешь.
Вета смотрела на них и вертела в руках карандаш. Всего четыре часа. А этой ночью ей снились все сразу – все двенадцать человек, – как будто они встречали её после каникул и бросились обниматься, спрашивать, не разлюбила ли она их. Во сне Вета знала, что любит их. Что умрёт без них.
А когда проснулась, не могла понять, с чего вдруг так извернулось её подсознание. Они ведь ненавидели её и даже не скрывали этого. Не считали нужным скрывать.
«Проваливайте лучше отсюда, – вот как они говорили. Майский Арт, он сидел за второй партой среднего ряда. – Вам тут не рады, разве не видно».
Ей было видно.
Мальчик со второй парты уронил на пол фирменную чёрную ручку – в тишине испуганного класса она прозвучала, как грозовой раскат. Вета вздрогнула и посмотрела на парня – тот сжался в комок под её взглядом. Вета долго училась холодному взгляду и холодному голосу, чтобы не быть такой, как раньше.
Вот только сны – слишком часто они возвращались к ней. Рония брала за руку и говорила: «Вы нас полюбите? Правда? Полюбите?». Игорь сидел за партой рядом с Артом, и они почти всегда молчали, но за детской обидой Вета снова видела отчаянную просьбу о помощь. Им была так важна её любовь.
Больше они никогда не увиделись. Только во сне.
– Я думала, раз она увлекалась биологией и химией, есть вероятность, что Алиса сталкивалась с этой вашей Елизаветой Николаевной, на олимпиадах, скажем. Так что…
Телефон Антонио не отвечал. Маша наговорила всё, что думала, на автоответчик, тут же пожалела об этом и отключилась. Ей до смерти не нравились все версии, но хотелось поговорить хоть с кем‑то.
У Антонио наверняка нашлись дела поважнее, и Маша, прикинув, что до встречи с экспертом осталась ещё уйма времени, решила повторить свой ночной маршрут.
Хоть день был не выходной, народу на набережной собралось достаточно. О том, чтобы почувствовать фантом и речи не шло, любая не‑жизнь оказалась бы просто погребена под наплывом живой энергетики.
Распластав гранитные крылья по ветру, Мать‑птица парила над пляжем и широкой лестницей к нему. Маша остановилась в тени стелы, отыскивая на карте парк, в котором нашли Алису. Доехать до него было бы проще, но ей хотелось дойти пешком – повторить путь фантома, если таковой был, конечно.