– Боюсь, тебе лучше не возвращаться домой. Там тебя станут искать в первую очередь. Поймают и посадят в соседнюю с Машей камеру. Уезжай из города.
Вета улыбнулась краешком губ. Он забылся. Они так давно не виделись.
– Как, любопытно, я могу уехать? Ты сам прекрасно знаешь, что это невозможно – даже физически.
Город дохнул осенним теплом ей в шею и сжался там, уцепился за пряди волос. Словно боялся, что его бросят.
От лязга замков Маша вздрогнула и проснулась. В камере сделалось ещё темнее. Значит, подумала она, уже ночь. В светлом прямоугольнике открытой двери проступил чёрный силуэт.
– Поднимайтесь, вас вызывает следователь.
Она часто заморгала, пока мир перед глазами снова не стал чётким. Сухой воздух при каждом вдохе царапал горло, губы запеклись.
Следователь был тот же самый – Маша рассмотрела его тёмные круги под глазами и худые пальцы с костяшками, похожими на вишнёвые косточки.
– Мы надеялись на ваше благоразумие. Не собираетесь дать показания?
– О чём? – взглянула исподлобья Маша. Голос спросонья вышел грубым.
– Всё о том же. О фантоме города, который вы видели на набережной прошлой ночью. – Слово «видели» – как обвинение в страшном. Он выискал новые факты, и потому притащил её сюда, явился сам, листал теперь бумаги в папке. Внимательно наблюдал за её руками. – Мне рассказали, что в институте вы демонстрировали такие потрясающие умения. Вы общались с сущностями, как не могут профессионалы.
Свет опять был ей в лицо, но Маша хотя бы стряхнула с себя сонную одурь. Вот что он нарыл. В институте, значит.
– Глупости. Пару раз нарваться на призраков в заброшенных домах – это ещё не значит демонстрировать прекрасные способности.
– А я беседовал с вашим преподавателем.
– Я не знаю, как вы с ним беседовали. К вашему сведению, мой преподаватель погиб, потому что слишком часто общался с призраками в заброшенных домах.
Следователь посмотрел на неё в упор. Злые уставшие глаза. Маша так часто бывала на его месте, что никак не могла смириться, что сейчас она – по другую сторону допросного стола.
Она убеждала себя не злиться на этого невыспавшегося тоскливого человека. Вряд ли он желал зла ей лично. Скорее просто хотел заверить работу и уйти домой. Тем более что злость не исправит ситуацию. Здесь поможет только терпение и сила воли.
– С другим преподавателем. Про Мифодия Кирилловича мне всё известно. Кстати, этот эпизод будет нелишним разобрать, но позже, позже.
Маша хмыкнула и отвернулась в угол. Чувства, приглушённые сном, возвращались, и она опять ощущала себя вымотанной, продрогшей и голодной. Какая разница, с кем он беседовал, и что ему рассказали. Даже если у неё и были способности, это не делает её виноватой.
Следователь ни капли не смутился. Наверное, он даже решил, что последнее слово осталось за ним – он победил в этой крошечной словесной дуэли.
– Так что, вы расскажете мне о фантоме города?
– Вряд ли я расскажу больше, чем жёлтые газеты, – пожала плечами Маша и зевнула в кулак, чтобы следователь слишком не расслаблялся.
Она не строила из себя партизана и не слишком желала выгораживать Вету вместе с Антонио, но вместе с тем знала – стоит ей заговорить, проболтаться о самой незначительной мелочи, и следователь, как за ниточку, вытянет из неё столько, что хватит на самое жуткое обвинение.
Впрочем, качать права и требовать адвоката тоже бессмысленно: в их городе военные свои дела решали сами. Так уж повелось, что ни полиция, ни судебная система не рисковали влезать между. Сегодня встанешь на пути поисковика, а завтра в твой дом явится чёрная сущность, пройдёт через стену и сожрёт всех, не оставив ни крови, ни трупов. Доказывай потом – кому, что?
Следователь ждал. По его лицу Маша читала – ведь прекрасно знала все эти стратегии изнутри – он готов ждать и час, и два, и восемь. Столько, сколько она попытается выдержать. Можно неделю или месяц.
Человеческий организм имеет вполне определённый предел прочности. Однажды она сдастся и всё расскажет, и всё подпишет, и примет на себя все преступления, лишь бы закончить пытку.
– Тогда, может, объясните, что вы делали ночью на набережной?
В его руках – то ли чётки, то ли россыпь мелких брелоков, сцепленных друг с другом кольцами. Свет слишком бил в глаза, чтобы она смогла разглядеть точнее. Но его руки нервные и ни секунды не лежат спокойно. А её руки – устало опущены на край стола – бледные, в царапинах, в следах чернил и городской пыли.
– Вы о чём? Я не понимаю, – зевнула она снова. Пусть видит, что ей не страшно.
Страх нельзя пропускать внутрь. Стоит только позволить ему усесться на самый краешек сознания, и всё пропало. Следователь учует её страх, как старый охотничий пёс – раненую куропатку, и вцепится зубами.
– То есть вы хотите сказать, что не были на набережной?
– Я этого не говорила. И не говорила, что была. Я ничего не говорила. Запишите в протокол именно так.
Она прикрыла глаза. Факт в том, что вытащить её отсюда способен только Антонио. А если он не сможет – о боже‑боже, вдруг он даже не захочет, – то её спасёт разве что чудо. Не стоит даже загадывать.
Это в сказках говорится, что чистосердечное признание облегчает меру наказания. Нет, ни капли. Разве что – приближает исход. Впрочем, иногда это тоже делает жизнь легче.
Следователь царапал что‑то плохо пишущей ручкой на листе бумаги. Он не торопился, куда ему было торопиться. Белая лампа высвечивала чернильные строчки, и Маша не могла разобрать ни буквы, как ни щурилась.
Страшные мысли уже закрадывались ей в голову, хотя Маша пыталась их гонять. Под гудение белой лампы и быстрые взгляды следователя получалось не очень. От усталости в душу лезла страшная ересь. Что если Антонио сам её подставил? Решил таким образом убрать опасного свидетеля, защитить свою биологичку. Что если ему предоставили выбор: Вета или Маша?
Одна из них призовёт второй фантом. Одной из них придётся пожертвовать собой на благо города. Маша опустила голову и тряхнула волосами. Нельзя поддаваться упадническим настроениям. Это просто ночь и недосып.
Она играла со следователем в слова, пока не устала. Он делал вид, что не устал совершенно, но костистые пальцы дёргали странные чётки, едва не разрывая металлические кольца.
– Я ничего вам не говорила. Запишите в протокол.
– Откуда вы знаете, что существует второй фантом?
Она облизнула пересохшие губы. Нужно же было так разговориться сегодня утром перед троицей старших офицеров. Вот ей и аукнулось.
Угнетает, когда факты входят в игру по одному, словно козырные карты, и каждая – сильнее предыдущей.
– Моё предположение. Фантазия.
– И вы всегда делитесь фантазиями с высшими чинами?
Тлеющие апельсины – вот чем пах её страх. Он шаг за шагом прокрадывался в душу. Маша молчала, разглядывая край стола. В особенно глубоких царапинах набилась пыль и запёклась старая кровь. Кровь и тлеющие апельсины. Предчувствие уже жгло изнутри, но ещё не обернулось в догадку.
В комнату вошли ещё двое. Маша видела только ноги в форменных брюках и начищенные ботинки. Заглядывать им в лица ей не хотелось. Следователь поднялся и вышел вместе с ними, и бормотание за дверью быстро заглохло.
Пытаясь отвлечься, Маша снова думала о видеозаписи. Она пришла на набережную не со стороны речного порта, где даже в полночь ярко горят фонари и бродят гуляющие. И не из центра города – так, чтобы через железнодорожные пути и мосты. Она вышла к Матери‑птице по узенькой тропинке через рощу, нацепляв на себя ёжиков чертополоха и собрав подошвами кроссовок непросыхающую грязь. Где там могли найтись камеры?
Нет, камер быть не могло. Определённо – не могло. А это значит только одно, Машу подставили. Кто‑то выдал её, тот, кто знал, что ночью она была на набережной. Кто, Вета и Антонио?
Дверь снова открылась, и вошёл следователь. Хлопнул об стол толстой папкой с делом, но садиться не спешил. Маша подняла глаза: следом за ним в комнату вошла женщина в тонком летящем плаще. Неслышный стук каблуков по звукоизолирующему полу Маша ощутила всем телом.