Она села на место следователя, хотя и брезгливо поджала губы. Это было не самое приятное место, не самое приятное время – на часах с запястья пришелицы Маша рассмотрела время. Половина третьего ночи. Ещё пара часов, и над рекой займётся рассвет.
– Может быть, ты расскажешь?
Демоновы жжёные апельсины. Мама принесла их с собой – так пахли её волосы и просторные рукава блузки. Вычерненные ресницы и высветленные губы.
Маша выдохнула и откинулась на спинку стула, чтобы сделаться подальше. От апельсинов – а, может, от недосыпа – слезились глаза.
– О чём ты? Ничего не понимаю.
Прежде чем старые обиды рванули наружу, Маша успела увидеть на её лице испуганное нетерпение.
– Хватит ломать комедию! Ты понимаешь, насколько всё серьёзно? Ты не была там, а я была. Двадцать пять лет назад. Это жутко, можешь поверить. Почему ты ведёшь себя, как обиженный детсадовец? Ты обязана повзрослеть.
Маша не испугалась этой вспышки: разговоры на повышенных тонах, впрочем, как и холодные, сквозьзубные отговорки, для них были нормой.
– Я хочу вернуться в камеру, – сказала она, поймав взгляд следователя. – Я имею на это право после трёх часов допроса.
Он глянул на часы. Выполнять её просьбы он, конечно, не торопился, и Маше некому было жаловаться. Но чем больше они на неё давили, тем меньше ей хотелось сдаваться.
– Лучше бы вы начали с нами сотрудничать. Я бы посодействовал, чтобы вас отпустили под подписку.
Маша слишком устала, чтобы злиться.
– Я сотрудничала с вами, или вы не заметили? Я сама приехала на набережную, чтобы поймать фантом. А теперь вам что ещё нужно? Из этого застенка я точно никого не поймаю. – Она резко дёрнула головой, обозначая своё зажатое в угол положение.
Руки мамы лежали неподвижно – таких идеальных рук не было ни у кого во всём мире. Если не считать торжественной бледности и вовсе не торжественной дрожи.
– Нам нужна помощь другого рода, – выдавил следователь. Вымучил из себя по слову, как будто это его пытали, а он мужественно держался.
– И какого рода? – Маша смотрела исподлобья. Свет резал глаза, а от жжёных апельсинов некуда было деваться.
– Ваши преподаватели говорили, что у вас есть способность призывать сущности. Нам необходимо, чтобы вы привели фантом города в одно строго определённое место.
Закрыв на мгновение глаза, Маша подумала, что рассвет уже занимается над серыми водами реки. Над обрушенной набережной. Какая же долгая ночь.
– Это невозможно. Вы же понимаете, что это невозможно, правда? – Она нервно рассмеялась. Мама царапнула длинными ногтями по столешнице. – Это как если бы в институте я решала квадратные уравнения, а вы бы пожелали: докажи теорему Ферма. Это невозможно и это опасно для жизни. Не только для моей.
Мама смотрела на неё, не отрываясь. Морщинки залегли у уголков её губ, на переносице и тонкая паутинка подёрнула виски. Но всё равно это была та самая Вера, которую преподавательница биологии так легко назвала первой красавицей класса. Та Вера, которая вместе со своими друзьями‑идиотами вызывала первый фантом. Она‑то конечно знала, чем всё может обернуться теперь, потому и дрожали её пальцы. А вот Маша не знала, потому ей было проще.
– Не беспокойтесь, о своих жизнях мы как‑нибудь позаботимся, – монотонно отозвался следователь.
Маша бросила взгляд на часы – маленькие золотые часики на мамином запястье – стрелка неугомонно ползла к четырём.
– Я имею право вернуться в камеру на следующие три часа. Протокол о защите прав подследственных. Знакомо?
– Правильно ли я понял, что вы отказываетесь сотрудничать? – безо всяких эмоций осведомился следователь.
Мама смотрела испуганно и зло. Даже не понять, чего больше в её взгляде: страха или злости.
– Правильнее и не бывает. – Маша протянула руки конвойному – кулаки сжаты, беззащитна тыльная сторона запястий. Пусть бы скорее зазвенел металл наручников. Даже это лучше, чем прожигающая ненависть этих двоих.
– Проводите её, – разрешил следователь после секундной заминки и кивнул Маше, как будто прощался с ней на вокзале. – Встретимся через три часа.
В общей зале, которая амфитеатром спускалась к трибуне, было непривычно пусто. Сабрина сидела в первом ряду, забросив ноги на соседний стул, и юбка широкими складками стекала к полу, обнажая загорелые щиколотки.
– Сегодня в восемь утра они позвонили в институт, – сказал Антонио, выключая телефон. Его шаги в пустых проходах между столами отдавались коротким эхом.
Она была непривычно медлительна, и десяток секунд потратила на то, чтобы расправить подол как следует. Но её медлительность обманчива – это Антонио прекрасно знал.
– И что это значит?
Плетёные браслеты на её руках, собранные на затылке волосы, голые загорелые руки.
Он встал, оперевшись кулаками на стол. Бессонная ночь пока что не давала о себе знать: в голове было светло и спокойно.
– Ли сказал, у них там есть аспирантка. Она давно сотрудничает с поисковиками, и вот сейчас собрала вещи и уехала. За ней даже выслали машину.
Сабрина опустила и подняла ресницы: «понятно».
– Она занимается созданием каких‑то знаков, я не вдавался. Главное, что с помощью этих знаков она может призывать сущностей.
– Призывать? – медленно, как будто шла по тонкому льду, спросила Сабрина.
– Призывать, притягивать, ловить, не знаю, не важно. Это военная тайна вообще‑то, мне и так рассказали по большому секрету.
– Нет, это важно. Очень важно!
Она накручивала на палец прядь волос и размышляла вслух:
– Получается, они хотят вызвать фантом. И удержать его. Сделать его своим. А что потом? Потом они её отпустят?
Антонио смотрелся в лакированную столешницу как в зеркало и видел там себя двадцатисемилетнего – как во время пришествия первого фантома. Такого же до беспомощности деятельного и до самозабвения неверящего.
– Отпустить человека, который всё знает об их секретном оружии? Самой‑то не смешно?
Он постоянно забывал, что Сабрина не понимает шуток.
– Смешно? – сказала она, поднимая суженные от сдержанной ярости глаза. – Нет, мне не смешно. Сегодня ночью умерла Руслана – та, что была в классе вашей биологички. Знаете, как она умерла? Она танцевала по комнате – и рядом был её брат – танцевала, танцевала, а потом открыла окно. Он не успел даже понять, что происходит.
За три часа, проведённых то в размышлениях, то в равных снах, Маша не успела толком ни поспать, ни прийти хоть к каким‑нибудь выводам. Выяснилось, что в окно её камеры свет не пробивается – за ним постоянно висел серый сумрак. Видимо, уловка, чтобы ещё больше сбить её с толку.
Но, она была уверена, следователь вызвал её ровно минута в минуту. Он тоже не спал и вряд ли придумал что‑нибудь новое. Разве что вот – выложить свой последний козырь. Рядом с ним за противоположным от Маши краем стола сидела девушка – напуганная и дёрганая.
– Познакомьтесь, это Владислава Григорьевна. Она расскажет вам, что вы должны будете делать, чтобы помочь нам.
Владислава – как‑её‑там‑Григорьевна – затравленно посмотрела на следователя. Она, кажется, хотела с ним сотрудничать ничуть не больше, чем Маша.
– Не припомню, чтобы я давала согласие, – затянула старую песню она. Разговор, прерванный три часа назад, так продолжился заново, по кругу.
– Достаточно с меня ваших кривляний. Я с вами вежливо беседовал, но теперь это уже вышло за всякие рамки. Вы понимаете, что пока вы тут строите из себя породистую кобылу на ярмарке, там, – он ткнул пальцем за грань видимого пространства, – люди погибают. За это ночь умерла женщина. Руслана Васильева. Та самая девочка из класса, призвавшего фантом. Между прочим, жизнь вашей матери тоже под большой угрозой.
Он выговаривал это так спокойно и внятно, что Маша невольно позавидовала. Она бы не смогла так – она брызгала бы эмоциями во все стороны. А пока говорил он, Маша ёжилась от холода.