Маша молчала секунд десять, ждала, пока он скажет что‑нибудь ещё, но Антонио молчал и не уходил.
– А говорить мы не будем?
Он улыбнулся – ждал, значит.
– Пойдём в мой кабинет. У меня есть кофе с ванилью. Хочешь?
Маша с тяжелым вздохом – «ну так уж и быть, тащи свой кофе» – поднялась из кресла.
Антонио включил чайник, прикрыл распахнутое настежь окно – слишком уж шумел проспект внизу – и сел. Маша устроилась напротив, удобно подогнув под себя ноги. Возвращаться сейчас домой – всё равно ведь застрянешь в пробке и простишь час на выезде из центра. Так что спешить ей некуда, можно подождать, когда закипит вода в чайнике и послушать молчание Антонио.
– Так, значит, всё началось, когда вы расстались?
Он просто кивнул.
– Да. Она переехала, порвала все контакты. После этого я попытался найти Вету, но узнал, что фантом города давно поселился у неё за плечом. Это серьёзный соперник, знаешь ли. Тут уж вряд ли что‑то можно поделать.
Щёлкнул кнопкой чайник, и Антонио очень удобно спрятался от Машиного взгляда. Ушёл наливать кофе. Маша втянула рождественский запах ванили, и ей сделалось спокойнее. Как будто она даже готова его простить.
– И тогда ты решил создать ещё один фантом?
– Создать фантом? Ужас, Маша. Ты говоришь так, как будто я великий колдун и чернокнижник, и в полночь режу кроликов и девственниц в заброшенных храмах.
Она нервно усмехнулась. Антонио много говорил, а значит, волновался. Неужели ему всё ещё не было безразлично?
– Ничего я не создавал. Просто в один день меня взяла злость. Такая злость, такая ревность, что я не нашёл ничего лучше, как только поднять из архива это старое дело. Я помню класс, руководство над которым поручили Вете. Веришь ли, помню, как будто сам ими руководил десять лет. Имена, фамилии, лица – всё. Нашёл того парня. Нужно признаться, что даже этот мальчишка оказался умнее меня. Он всё не соглашался, я его уговаривал. А за моей спиной была сила, как ты понимаешь, за моей спиной был закон, а у него имелась просроченная регистрация. Если бы он не согласился, я мог бы устроить ему кучу проблем.
Антонио поставил на стол две чашки с горячим напитком. На одной был нарисован весёлый заяц, и чёрные цветы – на другой. Маша подтянула к себе ту, что с цветами. Смотреть в коричневую глубину кофе оказалось проще, чем в лицо Антонио.
– И ты его уговорил?
– Да. Он, конечно же, заявил, что ничего обещать не может, что только попробует, и он не виноват, если сущность не создастся вообще.
Маша понимающе качнула головой, потому что в затянувшейся паузе она была обязана хоть как‑то проявить своё участие в разговоре.
– Впрочем, сначала я так и думал, что ничего не вышло. Позлился и оставил его в покое. Я не подумал тогда, что ему просто нужно вырасти, подкормиться. Даже когда он убил своего создателя, я как‑то не подумал, Маша.
Он как будто извинялся. Странно – перед ней‑то за что? Маша подняла взгляд от чашки кофе.
– Ты всё ещё любишь её, да?
Антонио сузил глаза. Маша знала: то, что она сказала – жуткая вещь. Нельзя любить ещё кого‑то, если давно и прочно женат. А то, что он женат именно давно и прочно, Маша была уверена. Она‑то видела его жену.
– Может быть, стоило всё изменить?
– Есть правила, – вздохнул Антонио.
– Разрушить правила.
Он засмеялся, откидываясь на спинку стула.
– Типичный ответ молодой девушки. Разрушить правила! Видишь ли, правила создавались не дураками. Они ведь зачем‑то нужны, эти правила. Так может быть не стоит их нарушать?
Маша обиженно уткнулась в чашку. Она от всей души хотела ему помочь. Теперь – даже после этого гадкого предательства. А за это её ещё и назвали наивной дурочкой.
– И всё‑таки ты мог рассказать мне сразу. Я бы поняла. Постаралась понять.
Антонио так и не притронулся к своему кофе. Весёлый заяц на чашке был весь в коричневых подтёках, как будто его обрызгала проезжающая мимо машина.
– Прости, – сказал Антонио, обращаясь то ли к Маше, то ли к зайцу.
Они посидели ещё немного, ломая на кусочки песочное печенье и облизывая крошки с пальцев. Судя по звукам, пробка на проспекте успела рассосаться, и на высотки наползли жемчужные сумерки. Маша поднялась, решив, что пора бы уже и закончить эту историю. Завтра утром она вспомнит её как ещё один любопытный эпизод.
Она сказала на прощание:
– Если интересно, мой плеер был выключен. Я всё слышала.
Антонио хитро сузил глаза.
– Да? Но ты всегда сидишь здесь с плеером и отрешённым видом, и не отзываешься.
– Я просто слушаю, что вы обо мне говорите. Интересно же.
Он усмехнулся.
– А я всегда прихожу туда, чтобы поговорить с выключенным телефоном. Ну, ты же иногда не желаешь меня слушать.
Чужие сны
Глава 1. Что снится демонам
– Садитесь.
Не смотря на предложение хозяина, сесть Маша не рискнула. Она осталась стоять посреди комнаты с земляным полом, терзая пальцами край блокнота. Она оглядывала стены дома, расписанные абсолютно диким образом – красными и оранжевыми символами – и не сразу вспомнила, что нужно и представиться.
– Лейтенант Орлова, центр по борьбе с нелегальным применением магии. Я бы хотела кое‑что спросить у вас.
– Лейтенант! – скрюченная фигура хозяина дома изобразила перед ней нечто кособокое, напоминающее поклон.
– Да. Могу я узнать, как вас зовут?
По земляному полу были разбросаны подушки, покрывала и посуда.
– Комиссар, – широко улыбаясь, произнёс он, делая очередной жест в сторону подушек.
Она открыла блокнот на первой же чистой странице, а таких осталось немного, и записала прозвище хозяина дома, рядом нарисовала жирный знак вопроса.
– Хорошо. – Маша переминалась с ноги на ногу, ёжась от сквозняка. В доме было едва ли не холоднее, чем на улице. – Тогда скажите, что вы знаете об эпидемии?
Пользуясь тем, что Комиссар опустился на одну из подушек и уставился в пол, Маша принялась перерисовывать символ со стены. Навесу плохо писала ручка, от холода костенели и не слушались пальцы. Маша вполголоса ругалась.
– Знаю. Я многое знаю, – выдохнул он и издал протяжный стон‑вой, заставивший Машу вздрогнуть. – Эпидемию на нас наслали за все наши провинности. Это высшие силы… Они следят за нами.
– Ясно. – Отчаявшись довести до ума первый символ, Маша принялась за второй, похожий на двух дерущихся собак. – А что, были какие‑то особые провинности?
Он уронил голову на грудь, и в первую секунду Маше показалось – потерял сознание. Но Комиссар заговорил снова.
– Провинности… провинности‑провинности‑провинности. Предательства! Предатели‑предатели‑предатели. Они здесь, предатели. Они среди нас. И знаете, какое наказание за это последует?
Он резко развернулся к Маше, и она ощутила, как по спине бегут мурашки. Когда она собиралась идти сюда, ей говорили, её ловили за руку и повторяли: «Он безумен». Он давно чокнулся. Да он чинил крышу, упал, ударился пятками о твёрдый, как камень, утоптанный двор, и – до свидания, разум!
– Смерть! – рявкнул Комиссар и в одно мгновение оказался так близко к Маше, что она ощутила запах его дыхания: табак и ещё что‑то неприятное, горькое.
Его глаза, с белками, красными от полопавшихся сосудов, оказались прямо перед ней. Маша подалась назад, рукой оттянув ворот свитера, как будто ей вдруг стало очень тяжело дышать.
– Да‑да‑да, – забормотал Комиссар и, подволакивая ногу, заковылял вдоль стены. Подол цветной хламиды, в которую он завернулся, скрюченными пальцами сжимая края тряпок на груди, волочилась следом, мёл земляной пол. – Смерть. Вот что всех нас ждёт. Смерть. Это достойное наказание нам всем. За то, что мы творили. За то, что могли бы сотворить. Но ничего… ничего! Умрут – и не смогут больше грешить. Грязные отродья.
В окна, тоже изрисованные красными корявыми узорами, снова били дождевые капли.
Дома тонули в зарослях ивняка и череды – низенькие крыши сами заросли травой. Деревню с одной стороны подпирал реденький лесок, с трёх других – залитые туманом болота.