– Отчим, – тихо донеслось из‑за двери. – Там всё плохо вышло.
* * *
«Это невозможно было терпеть», – повторяла Алина, как заклинание, сбивая ноги о мёрзлую грязь. Теперь все оправдания казались глупыми и недостаточными. Она пыталась выковырнуть из памяти что‑нибудь особенно мерзкое, свою самую чёрную ненависть, но оказывалось, что там ничего не осталось, кроме гулкой пустоты, холода и сумерек. И тогда она принималась снова: «Это невозможно было терпеть».
Отчим сразу показался ей противным: и улыбался как‑то криво, и руки у него были огромные, шершавые. И как он словно невзначай врывался к ней в комнату по вечерам с таким нарочито растерянным видом – мол, я перепутал двери, ну извини. Потом задевал её, когда проходил мимо. Алина даже удивлялась – разве можно так часто сталкиваться друг с другом в большой квартире?
Ей было пятнадцать – как выяснилось, слишком мало, чтобы вовремя понять, что происходит. Потому, наверное, она почти не сопротивлялась. Помнила кухню, обеденный стол. Помнила, что её тошнило. Помнила, как бормотала заклинание, переплетая пальцы, как требуется. Так чётко и ровно у неё не выходило никогда раньше. Всё остальное стёрлось из памяти, оставив холод и сумрак. Потом Алина переступила через тело отчима, расправила подол домашнего халата и приняла решение. Быстро, как будто всю жизнь готовилась к этому.
А потом был междугородний автобус и дорога с чёрным лесом по бокам. Каждая машина на дороге, каждый шорох за спиной заставлял её вздрагивать. Алина думала, её уже искали, ведь не так трудно догадаться, что произошло там, на кухне. Не так уж часто на кухнях находят трупы мужчин, обожженные чёрным пламенем.
Кто виноват во всём? Она, конечно. Нужно было терпеть, тогда сидела бы сейчас в тепле, сытая, и самой большой проблемой в её мире стала бы грядущая контрольная.
Алина замерла на возвышенности, поросшей чертополохом и хрустким кустарником. Отсюда была видна вся деревня – домов сорок на виду, ещё несколько наверняка скрывал реденький лесок на берегу речки.
Такое крошечное поселение. Здесь наверняка и слыхом не слыхивали о магах. Здесь у бабушки был дом. Скорее всего теперь он превратился в развалюху, но это ничего. До настоящих холодов ещё был целый месяц.
Алина решила, что на первое время это идеальное место, чтобы спрятаться. Она будет вести себя тише воды, ниже травы, попросит какую‑нибудь непыльную работу, лишь бы прокормиться. А потом станет видно.
Возможно, её перестанут искать, ведь не могут же искать вечно. Потом она вернётся. Возможно, не в родной город. В любой другой.
* * *
Сабрина удивлённо округлила глаза. До сих пор она свято верила, что Маша думает вслух, изрекает свои догадки в небо. Если будет неправда – никто не укорит. Но Алина ответила.
– Да, ясно. – Маша кашлянула. Всё‑таки сидеть на ступеньке, запорошенной снегом, было нехорошо. – После этого я думала, почему на тебя так взъелась Судья. И кое‑что выяснила. Вот только не могу догадаться, какая же статья. Халатность?
Она на секунду замолчала, прислушалась. Но в доме было так тихо, что даже голос Алины, прозвучавший не так давно, показался шорохом листвы. Иллюзией в прозрачном холодном воздухе. Сабрина преодолела желание потянуться к Маше и взять её за локоть. Та не заметила. Продолжала пощипывать подбородок.
– Ха… Оставление в опасности?
Один лёгкий удар в дверь.
– Интересно, – протянула Маша. – Значит, это было профессиональным. Нужно уточнить у Судьи, как ей это удалось притянуть за уши. Но всё равно, это не такое уж страшное наказание. Они хотели чего‑то более значительного?
Едва различимый удар. Маша подтянула коленки к груди и обхватила их руками. Кажется, она уже замерзала, но сама не замечала этого. Вдруг в её кармане пискнул телефон. Маша завозилась, вытащила на свет его мерцающее бледно‑голубым тельце.
Удивлённо приподняла брови.
– Оправдана при повторном заседании суда? Такое бывает? М‑да.
Невидимая притаившаяся за дверью Алина стукнулась ещё раз.
– Судья была расстроена.
Сабрина откинула голову назад и звучно стукнулась затылком о деревянный столбик – сама. Алина в доме притихла.
– Я тебя ни в чём не обвиняю, – повторила Маша, склоняя голову ещё ниже. – Я знаю, что тебя несправедливо подозревают. Я хочу помочь, но для этого ты должна рассказать всё, что сама знаешь.
Щёлкнул дверной замок.
Комнатка была крохотной и тёмной, и света из единственного окна явно не хватало. Алина отошла в угол и устроилась там в старом кресле, накрытом вылинявшей шалью, взяла в подоконника надъеденное яблоко и, повертев его в руках, ещё раз откусила.
Маша принесла из прихожей колченогий табурет и, поставив его рядом с окном, уселась, поджав под себя ногу. Из просторного кармана куртки в её руках появился блокнот.
– Я хочу сначала уточнить кое‑какие подробности. – Она достала ручку из пружинки, соединяющей листы, и потыкала ею себе в подбородок – по привычке.
Сабрина наблюдала за этим из дверного проёма. Так она могла видеть сразу всю комнату, а сделай Алина хоть одно угрожающее движение, и Сабрина не оставила бы это без внимания.
– Давайте сначала. Когда я была на кладбище, я конечно же заметила тот большой памятник. Все четыре мальчика умерли в один день. У двух мальчиков фамилия Судьи. Ещё двоих я не знаю, но это не важно. Ты работала учительницей?
Алина покачала головой. Это было едва различимо, да и Сабрину больше интересовали её руки, сложенные на коленях. Бледные пальцы на серой юбке.
– Я никем не работала. Ну, официально. Потому они и не смогли ничего доказать. Я просто попросила какую‑нибудь работу, и мне… дали шанс. Попробовать. На второй же день это всё и случилось.
– Да, – кивнула Маша то ли её словам, то ли своим мыслям.
Пальцы Алины начали заметно подрагивать. Она вцепилась в юбку.
– Я сама себя чувствую виноватой. Очень виноватой, что так случилось. Я просто не смогла уследить. – Медленно и обречённо она покачала головой. Спутанные волосы выскользнули из‑за уха, попали в луч света и не заблестели. – Я всё понимаю, мне лучше было бы уйти, но мне правда некуда.
Маша покивала ей, беспрестанно что‑то зачёркивая и дописывая в блокноте. Воодушевлённая её вниманием, Алина заговорила быстрее, едва не глотая слова:
– А здесь же кругом болота. Темно было. Они убежали. Заигрались, наверное. В общем, на северной окраине услышали крики, прибежали, но спасти уже никого не смогли. Даже тела не все нашли. Там очень нехорошие места, понимаете?
– Могу себе представить, – невесело усмехнулась Маша.
Сабрина устало привалилась к дверному косяку.
– Потом суды, весь этот ужас… Да что об этом рассказывать. Судья была просто в бешенстве, когда меня приговорили к штрафу. У неё глаза были красные, а губы – белые. Я думала, она меня убьёт. Как она вообще меня не убила? Потом она узнала, что можно передать прошение о пересмотре дела. И тогда меня совсем оправдали.
– Алина, что было потом? – Маша подняла взгляд на неё. – Мне важно это знать. Знаешь, я подозреваю в убийствах именно её.
Алина приоткрыла рот, её глаза расширились от удивления.
– Её? Почему? Она же не пыталась меня убить. Зачем ей убивать других людей?
Маша покачала головой.
– Я и так открыла тебе секрет следствия, не думаю, что это хорошо с моей стороны. В любом случае, пока что у меня нет доказательств против Судьи. Расскажи, что было после.
Сабрина хмурилась, переводя взгляд с одной на другую. Все эти разговоры по её глубоко личному мнению больше походили на болтовню подружек, чем на допрос. Маша себя так раньше не вела. Что случилось, она пожалела бедную маленькую девочку, которой не везло всю жизнь?
– Потом… – пробормотала Алина, опуская голову. Она пошевелила пальцами, но уже без истерики, без паники. Просто перебрала оборки на юбке, привычным жестом, каким треплют по холке любимого старого пса. – Потом всё стало, как сейчас. Судья очень злилась, и сейчас злится. Она уже много раз пыталась меня выселить, выгнать. И официально, и не очень – просто подговаривала деревенских, чтобы ко мне приходили попугать. Но куда я отсюда уйду? Я бы с радостью.