– Да нет, я не о том сейчас, – через плечо вздохнула Сабрина.
– А о чём?
Она безразлично махнула рукой и зашагала дальше. Она ходила почти бесшумно и по высокой траве, и по размытой дождями дороге, и по скрипучим половицам. Решив отложить разговоры до более уютного времени и места, Маша сунула рукава в карманы и пошла следом.
Там, где дорога загибалась к столовой, она замерла на секунду, ощутив болезненный укол в груди. Там, за чёрными стволами деревьев Маше почудился жёлтый свет старой лампы. Там, в приземистом зданьице со столовой и кухней.
«Нет там никакого света», – приказала она себе, и силуэты деревьев тут же скрыли случайный блик.
Маша точно помнила, как Инесса протянула руку к заляпанному выключателю. Ногти её, даже в таком свете, ногти с идеальным маникюром – Маша хорошо помнила. Они выключали свет кухне.
«Там нет никакого света».
Она ускорила шаг и почти догнала Сабрину.
Ляли в комнате не нашлось, по крайней мере, она не отозвалась на собственное имя. Темнота здесь была пыльной и душной, пахла сырыми одеялами, и по полу ползал сквозняк. Маша похлопала по карманам и только сейчас убедилась, что ходила без фонарика. Наверное, бросила его на тумбочке. На душе стало ещё противнее.
– Давай быстрее, – проворчала она.
Сабрина ушла в темноту и растворилась в ней, как будто специально игнорируя её слова. Маша прислонилась к двери, прикрывая глаза. Сон – не сон, а слабость брала своё. Она почувствовала, что боль в горле возвращается, и снова захотелось пить. Тёплый чай на кухне, а вода из бутылки только обожжёт горло сильнее. Интересно, успела ли остыть кастрюля?
– Сабрина, ты скоро там?
В комнате не шевельнулся бархатистый от пыли мрак, не скрипнула половица, и вообще‑то это было в порядке вещей, если речь шла о Сабрине, но всё равно становилось тревожно. Маша переступила с ноги на ногу.
– Эй, – произнесла она приглушённо.
За стеной печально и совсем по‑человечески вздохнул ветер.
Не ветер. Сабрина шевельнулась совсем рядом – в шаге от неё – сложила на груди руки и тяжело откинулась на стену. Она выдала себя, значит, так пожелала. Сдерживая нервную дрожь внутри, Маша осознавала, что за ней просто наблюдали, пока это занятие не надоело.
– Куда ты уходила? – спросила она, закрывая глаза. Она не Сабрина, чтобы видеть в темноте, ей крошечные возмущения мрака ни о чём не скажут.
– Недалеко. Хочешь поговорить?
– Не очень, – призналась Маша и вслепую зашарила по двери в поисках ржавого гвоздя, на который заперлась. Ей не хотелось разводить ещё одно выяснение отношений, но Сабрина мгновенно поймала её за руку. – Я очень устала. Я хочу только доделать отчёт и завалиться спать.
– Извини, – жёстко произнесла Сабрина, – но я скажу.
«Свет на кухне», – некстати вспомнилось Маше. Ляли не было в комнате, а значит, она могла бродить где‑то там, среди ещё тёплых кастрюль. Напрасно Маша так разнервничалась из‑за этого света.
– Выходит, ты давно молчишь о том, что я тебя притесняю?
– Не давно. В смысле, я не молчу. Я не знаю, – сдалась Маша.
Она мягко высвободила ладонь из пальцев Сабрины. Дневная ссора померкла, исчерпалась хмурыми мыслями, и ворошить её – всё равно, что мешать палкой грязную лужу – не хотелось. У неё и так оставалось достаточно тревоги на душе.
– Может всё просто стать, как было? – попросила она.
– Я хочу знать, – перебила её Сабрина.
– Ты меня не притесняешь, извини, что я сорвалась, – через силу выдавила Маша. – Я уверена, что ты хорошо написала отчёт. И я больше не хочу на эту тему…
В дверь тихонько поскреблись. Испуганная тем, что этот полуночник мог слышать их разговор, Маша отпрыгнула в сторону, и дверь открылась. Ночь за пределами комнаты показалась не чёрной – серой и свежей. С порога комнаты им помахала Ляля.
– Стоит в туалет выйти, а тут уже смена декораций? Кстати, как там с отчётом? В лаборатории кто‑то сидит? – Она дёрнула головой. За силуэтами деревьев и орешника проступали рыжие отблески света.
Сабрина сердито поджала губы.
– Мы как раз там делаем отчёт. Бери всё, что нужно, и идём. – Маша трудно сглотнула и снова обернулась в сторону домика. На его стенах мирно покачивались тени.
– О, меня ждали! – восхитилась Ляля и с грохотом свернула бутылку воды с тумбочки.
Сабрина неслышно вышла на крыльцо, по дороге зацепив Машу стянутыми в хвост волосами. «Вторая и седьмая ступеньки скрипят», – помнила она, но сейчас не скрипнула ни одна из них.
Маша подождала, пока Ляля перевернула вверх дном всю свою сумку, схватила и уронила фонарик, запуталась в покрывале. Отчёт её нашёлся на соседней кровати, куда был спрятал для сохранности.
– Идём, – решилась, наконец, Ляля.
Начал накрапывать дождь. Когда они шли через поляну, Маша подставляла ему лицо. В беззащитных незанавешенных окнах лаборатории она без труда разглядела девушек из своей команды и передёрнула плечами. Вот такими их видело чудище – такими открытыми и не готовыми к сопротивлению. Явись оно ещё раз – просто посмотреть – и не дай Вселенский Разум кому‑нибудь случайно повернуться к окну.
– У меня есть куча идей, – сказала Ляля, как только вошла.
Девушки зашикали на неё, тыча пальцами и карандашами вверх. На втором этаже было тихо, но Динара сообщила:
– Она там долго болтала. Жуть какая, девочки. У меня от такого мурашки по коже.
Маша сделала жалобное лицо и уселась возле стены. По её расчетам как раз это место не было видно из окон, или на Машу подействовало очередное самовнушение, что, в общем‑то, было всё равно. Она взялась за порядком измятый чистый лист. Больше всего хотелось упасть на него лицом и не шевелиться, но все были чем‑то заняты, и Маша закусила губу.
– Ей, куда вы опять дели линейку? – Инесса обернулась к Анике. Та подробно рассказала, куда.
Под потолком шуршали крыльями меланхоличные ночные бабочки, и чёрно‑серая пыльца оседала на балках. Один мотылёк с шорохом бился в стекло. Сабрина опустилась на стул рядом, как ни в чём ни бывало перебирая листы отчёта.
– Маша? – Она положила на парту небольшой свёрток в шуршащей бумаге и подтолкнула его поближе к ней.
Печенье. Маша долго смотрела на цветастую упаковку. Её любимый сорт, солёное. А до ближайшего магазин, как до дальнего посёлка – три часа пути от стационара. По лесу и через поле наискосок.
Сабрина наблюдала за ней из‑под чёлки.
– Спасибо, – пробормотала Маша, подтягивая к себе шуршащий свёрток. Не взять она не могла. Брала – и снова чувствовала себя виноватой.
– Не сердишься больше? – спросила Сабрина одними губами.
– Да я вроде и не…
– Я испугалась, что потеряю тебя.
Ляля увлечённо спорила с Аникой, тыча пальцем в уже почти готовый плакат.
Глаза слипались. Дописав то, что собиралась, Маша не стала даже перечитывать. Хотела поставить точку, но рука поползла, получилась кривая синусоида. Маша сложила лист вдвое, потом ещё раз вдвое и сунула в карман, зачитает завтра на отчёте, пусть у всех завянут уши.
Девушки начали разбредаться из лаборатории. Инесса ещё стояла в дверном проёме, задумчиво забирая волосы в хвост и снова распуская их по плечам.
– Скоро рассвет, – пробормотала Сабрина, оборачиваясь к окну. Над лесом темнота подкрашивалась серебром. – Всем призракам и монстрам пора баиньки. И нам тоже.
Она потёрла ноющую шею.
– Надеюсь, проснёмся к зачёту. – Маша наткнулась взглядом на разорванный плакат – «Выс…ней». Саму выставку камней она попыталась восстановить, а вот переписывать вывеску никому в голову не пришло. – Оборвать её что ли?
Она дотянулась до края, подёргала, но кнопки, впившиеся в деревянные панели стен, держались мёртво. На одной из них красовалась выцарапанная карандашом надпись: слишком жестокие.
– Оставь, – сказала Аника железным тоном. Какие мысли бродили в её голове, когда она решала, что делать с плакатом, Маша не сообразила, но от кнопки отвязалась. Над лесом поднимался рассвет – всем нормальным людям уже положено ничего не соображать.