– А ничего так, – оценила она то ли свои записи, то ли преподавателя в целом, хитро сощуривая тёмные глаза.
Альбина слабо всхлипнула за их спинами.
Глава 9. Тот, кто живёт в шахте лифта
Поздним вечером Маша спустилась в фойе общежития и села в жёсткое кресло у окна. Холодный подоконник ткнулся в подбородок, она прикрыла глаза, из‑под ресниц наблюдая за редкими прохожими. Над городом повисло грозовое небо, исцарапанное ветками клёнов. Вахтёрша заперла двери на ночь, изучающе посмотрела на Машу и ушла к себе. Ничего не спросила.
Коридоры незаметно наполнились вечерним гулом голосов, шагами, с кухни потянулся запах подгоревших котлет. Маша закинула ногу на ногу и похлопала по колену исписанным блокнотом. Прохожие исчезли, теперь только стрижи носились у окон. Маша закрыла глаза.
– Привет, – несмело шевельнулось сзади.
Маша обернулась и чуть заторможено кивнула Альбине.
– Ты тоже здесь живёшь? Как‑то раньше не сталкивались.
– На пятом этаже. – Альбина опустилась на краешек соседнего кресла. – А я тебя часто видела. А сейчас шла мимо, смотрю – знакомое лицо. Решила подойти, всё‑таки теперь вместе учимся.
– Ну да, – протянула Маша и снова прикрыла глаза, давая понять, что не в настроении вести светские беседы.
Альбина была в домашнем халате и с полотенцем в руках – значит, собиралась в душ и не засидится долго. Почему же она не уходит, комкает полотенце и до сих пор жмётся на краю кресла?
– Извини, я хотела спросить.
Маша обернулась к ней, морщась от ноющей боли в затылке. Альбина попробовала улыбнуться – дрогнули уголки почти прозрачных губ.
– Что у тебя случилось?
Язычок оранжевого солнца лизнул её волосы, гладко зачёсанные назад. Альбина улыбнулась – теперь по настоящему, и фарфоровые щёки залил румянец.
Боль расплавленным металлом залила виски. Маша мученически сжала зубы и сквозь них ответила:
– Ничего. Всё в порядке. Ты иди, а то воду в душе отключат.
Альбина застенчиво махнула рукой.
– Просто ты так сидишь тут, совсем одна. Если не хочешь говорить, то не надо, конечно. Но если я смогу помочь, или хотя бы выслушать.
Маша мысленно поморщилась. Что это с ней? Природный альтруизм или нашла подходящий способ вписаться в коллектив?
– Хорошо, что встретились, – через силу улыбнулась Маша, судорожно соображая, в какую бы сторону увести разговор. Компания Альбины была некстати, но не прогонять же её прямым текстом. – Кстати, хотела тебе сказать, ты не обижайся на девчонок. Ляля правда так проявляла вежливость, хоть в это и тяжело поверить. А Сабрина хорошая, просто немного резкая. Нужно привыкнуть.
– Да, я так и подумала, – послушно кивнула Альбина. – Хорошая. Просто знаешь, какая дикая вышла история… на самом деле я не болела. Я попросила, чтобы меня перевели в вашу группу.
На неё не действовали даже Машины полуприкрытые глаза. Такое впечатление, что если вскочить и заорать, что есть мочи «пошла вон!», она только улыбнётся.
– Вот как? – вымученно отозвалась Маша, совершенно теряя надежду побыть в одиночестве.
– Да. Перевод – это не очень‑то просто, но у меня были причины. Понимаешь, в прошлой группе меня, как бы сказать, не приняли. Ну, знаешь, был конфликт.
«И теперь я сижу тут и выкладываю всё первому встречному», – раздражено подумала Маша. Нужно было отвечать что‑то весёлое и ни к чему не обязывающее, а слова не шли на язык, слова застревали в горле, слипались там в серую массу и медленно скатывались вниз.
– А, у нас тоже все постоянно цапаются, вот недавно, например… – начала она и замолкла. Она хотела рассказать про Тайку и Венку, но вовремя вообразила, что тогда разговор затянется ещё часа на два. – В общем, постоянно что‑то творится.
За окном совсем стемнело, зажглись рыжие фонари. Вахтёрша выбралась в коридор и тяжело зашагала прочь. Отчётливо шлёпали задники тапок по её пяткам.
Альбина сложила руки перед грудью в молитвенном жесте, расправила плечи. Её халат, красный, в синие сердечки – яркое пятно на фоне серых общажных стен. Маша приподняла голову от подоконника.
– Понимаю, но у меня была совсем другая история. В общем, меня затравили. Знаешь, так бывает.
– Да? – Маша тут же устыдилась своего живого интереса и постаралась сбавить тон. – Ты преувеличиваешь. Просто поссорилась с кем‑то, наверное.
В полутёмном фойе было так легко спрятать глаза. Альбина чуть отвернулась.
– Нет, Маша. Совсем не просто. Смотри.
Прежде чем Маша успела предупредительно вскинуть руки, Альбина дёрнула молнию халата вниз. Оголилось покатое девичье плечо и длинные полузажившие шрамы, как от удара плетью. Маша почувствовала комок в горле. Так, с историей про Венку и Тайку точно следовало повременить.
– О Вселенский разум!
– Вот именно, – тихо, но твёрдо произнесла Альбина. – И это ещё не всё. Надеюсь, теперь ты мне поверишь. Всё это было ужасно, не хочу даже вспоминать. Они просто зажали меня в угол. Знаешь, это так страшно, когда тебя бьют ногами, это очень страшно.
Маша поймала себя на том, что в ужасе прикрывает рукой рот, и пальцы подрагивают. Она уже не помнила, почему пришла в фойе, почему сидела у окна и кого ждала, наблюдая из‑под ресниц за прохожими.
– Третья группа? Ногами? Вселенский разум… С ума сойти можно. И что? Ты кому‑то рассказала?
Полумрак дрогнул – Альбина неопределённо качнула головой.
– Рассказала, но не всё. Кое‑кого выгнали из института, но очень тихо. Они очень не хотели скандала. Меня вот перевели с другую группу. Так не хочется уходить совсем.
Маша молчала, не находя слов. Утешение, поддержка? Чего ждала от неё Альбина, исповедуясь в полутёмном, пахнущем горелыми котлетами фойе?
– Ну, – от волнения голос охрип, она кашлянула, – надеюсь, теперь всё будет хорошо.
Где‑то на периферии зрения мелькнул силуэт – то ли вахтёрша вернулась, то ли просто кто‑то из курсантов решил прогуляться по коридору. Маша мотнула головой, пытаясь сфокусировать взгляд, но в дверном проёме фойе уже никого не было.
– Я очень боюсь, что всё станет известно, пойдут разные слухи, сплетни. – Альбина тряхнула головой. – Ты не подумай, что я тебе навязываюсь. Просто увидела, что ты сидишь тут, одна. Я подумала вдруг, может, у тебя тоже что‑то случилось, я могла бы поддержать.
Совсем стемнело. Маша видела теперь светлое пятно вместе лица собеседницы, алое пятно её халата, серый прямоугольник окна справа. Подоконник больно упёрся в локоть.
– Нет, – слабо улыбнулась она. – Нет, у меня ничего такого. Всё в порядке, правда. Просто хочется иногда посидеть одной. Сабрина там все учебники на уши поставила, к завтрашнему заданию готовится.
…Они возвращались в комнаты, когда за открытыми окнами ночь уже стрекотала сверчками. Почти все двери были закрыты, редко из‑под какой выбивалась на паркет полоска света.
– И давно твои родители разошлись? – спросила Альбина вполголоса. Сухое полотенце висело у неё на плече, бахрома у края щекотала локоть.
– Мне было три года, толком ничего не помню, – рассеянно улыбнулась Маша. На самом деле ей было не до смеха.
– А с кем из них ты живёшь?
– Ни с кем. Я сама по себе живу, – улыбнулась Маша и взялась за ручку двери. – Вот я и пришла. Спокойной ночи.
Альбина махнула ей рукой и ушла дальше по коридору с мигающими неоновыми лампами.
На пороге лежал лоскут света. Из‑за шкафа, который разделял комнату на две неравные части, было видно, что зажжена настольная лампа. Сабрина сидела за письменным столом, сложив ноги по‑турецки, и лениво перелистывала очередной конспект.
– Наконец‑то, я уже думала искать тебя. – Она беззвучно соскользнула со стула и потянулась к электрическому чайнику. – Наговорилась с новенькой? Видела вас в фойе.
Маша глянула на часы: было поздно, но так хотелось поболтать и поделиться тем, что она узнала об Альбине. За поздним чаем с печеньем – самое милое дело.