Маша поднялась, когда в общежитии ещё было тихо. Она сходила в душ, надела рабочие джинсы и любимую футболку с надписью «армия». Сумка осталась почти пустой – на дне валялись фонарик и проездной, карта и ключи от комнаты. На лестнице она ни с кем не столкнулся.
Среди раскинувшихся на дороге луж осторожно лавировал автобус номер семьдесят три. Конечная остановка – больница. Хоть автобус был почти пустой, Маша так и осталась стоять на задней площадке салона, провожая взглядом поникшие и ободранные бурей деревья.
Больница стояла грустная от потёков дождя, трепетали обрывки строительных и полицейских лент. Маша обошла вокруг новенький знак «Внимание! Опасная зона. Вход запрещён». В щелях между досками больше не мерцали алые огоньки. Дверь была забита, в петлях висел сверкающий металлический замок, но Маша предполагала, как попасть внутрь.
Она хорошо изучила карту за ночь и знала, что первое от главного входа крыло должно было стать кардиологией, потом шло инфекционное отделение. В третьем расположилась бы травматология, и ещё там был оборудован отдельный вход для травмпункта.
Ей повезло – доски, которыми была заколочена дверь, прогнили за десять лет, и гвозди сами выходили из косяков. Дерево крошилось под пальцами. Маша вырвала пару досок, потом дёрнула дверь, и остальные отошли сами.
Больница вздохнула, разрывая тонкую кожу строительных лесов, вниз полетели труха и мусор. Маша шагнула назад, вскидывая голову. Больничные корпуса почти закрывали собой небо, оставив ей только клочок серых облаков. Серые стены нависали со всех сторон.
Внутри было темно, очень темно, и темнота налипла на стены, срослась с ними, так что её бы не разогнал ни один полицейский фонарь. Маша передвигалась почти на ощупь, и каждый шаг сверяла с картой. Света от её фонарика едва хватало, чтобы рассмотреть пол перед собой и не навернуться в провал.
Обрушенные галереи путали её планы, заставляли останавливаться и напрягать глаза, чтобы найти на карте обходные пути. Маша задыхалась от пыли, хватала воздух открытым ртом и снова останавливалась, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Она шла так медленно, что, наверное, заставила бы аномалию зевать, если бы аномалия так умела.
Иногда Маше чудился гул дождя, бормотание за спиной и шаги, но она старалась не слушать. Она пришла искать разгадку, и здесь не к месту страхи. Если бы при ней было кольцо – если бы Миф не отобрал его между делом, – оно бы едва уловимо покачивалось, и чужеродная сила пощипывала бы ей пальцы, как лёгким морозцем.
Когда она добралась до кардиологии, остановились наручные часы. Маша знала, что в таком месте они запросто могут выйти из строя, поэтому почти не удивилась, только раздосадовано тряхнула рукой. Всё‑таки не вовремя.
Но найти комнату с надписями оказалось не сложно – она как будто сама выплыла навстречу, приглашающее раззявив дверной проём. Маша вошла, шаря фонариком по стенам, и тут же вспомнила про сатанистов. Да просто идиоты – так бы сказала Ляля.
Они изрисовали все стены пухлыми, как будто раздувшимися от неведомой болезни, буквами, и дальше первого слога Маша не могла прочитать ни одной из них. Белые меловые линии давно поблекли, покрылись плесенью и разводами, стёрлись кое‑где. Маша вздрогнула, когда свет фонарика вырвал из темноты жуткую ухмыляющуюся рожу с огромными клыками. Темнота и сырость только сделали её ещё более пугающей.
Луч света дрогнул, и Маша увидела на полу разорванный круг: кирпичная крошка, почти высохшая, в потёках белой жидкости образовывала неровную форму, и в нескольких местах линия обрывалась. Маша присела на корточки, рассматривая места разрывов. Линии были ещё свежие, и руки её задрожали в приступе отчаянной радости – наверняка круг нарисовала Сабрина.
Она же брала с собой мешочек на широких завязках – крошка от красного кирпича и соль, для большей надёжности – с несколькими каплями женского молока, но, конечно же, обычно брали коровье. Такую смесь готовили по старинной методике, которая передавалась курсантами из поколения в поколение, и она должна была защищать от аномалий. Некоторые особо суеверные даже сыпали смесь под порог, чтобы не пустить в дом плохих людей. Преподаватели жестоко гоняли за такое, Горгулья, например, называла кирпичную крошку мракобесием и сумерками сознания. Но убедить курсантов, что тщательно охраняемые ими традиции – ерунда – не смогла даже она.
Тем более, что ерунда иногда срабатывала. Редко – да и случаи, требующие таких экстренных мер защиты, происходили нечасто, – однако все удачи молва хранила, а неудачи отбрасывала без сомнений и жалости.
Маша внимательно рассмотрела разрывы, как их и учили делать. Может быть, страх играл злые шутки, но ей упрямо казалось, что разрывы были сделаны изнутри, а не снаружи, а значит, Сабрина вышла из круга сама, а не аномалия вытащила её за шиворот. Защита сработала, и у Маши появилась надежда.
Она ещё покрутилась по комнате, пытаясь прочитать надписи на стенах, но буквы упрямо расползались, как пауки от лучика света. Куда идти теперь, она не представляла, но была полна решимости идти хоть куда угодно.
Скорее всего, Сабрина провела в комнате с надписями первую ночь – ведь вечером они её не нашли, а потом она вполне могла добраться сюда. А после, утром, пошла искать выход. До шестого этажа оперативники прочесали все коридоры, а значит, нужно было подниматься ещё выше.
По методичке так делать не полагалось, но идти больше оказалось некуда. Маша прошла по хорошо знакомому холлу, нашла центральную лестницу, ту самую, рядом с пустой шахтой лифта, и медленно стала подниматься по ступенькам, проверяя каждую на прочность. Когда свет фонарика срывался вниз, обрушенные перекрытия обнажались до дна, показывая тёмную воду, которая почему‑то стояла на нулевом этаже. Над такими дырами витал затхлый запах болота, тины, сладкого разложения.
Маша замерла на втором пролёте, едва не вжавшись в стену. Собственное сбившееся дыхание перекрывало все остальные звуки, вот только она всё отчётливее слышала шаги. Они доносились со стороны шахты лифта, насколько она вообще могла судить в коридорах, взрывающихся эхом.
И вдруг всё закончилась – наступила тишина, даже ветер как будто перестал выть. Маша попробовала вздохнуть, но воздух клокотал в горле. Он закрыла глаза и несколько секунд стояла, прогоняя панику.
У неё нет выхода, она пойдёт дальше, на шестой этаж.
Они сказали, что если бы Сабрина забралась туда, она погибла бы с вероятностью десять из десяти. Но она же рисовала круг кирпичной пылью с молоком! Значит, была жива и смогла бы защититься и дальше. С другой стороны – Маша хорошо помнила из лекций – аномалия могла гнать пойманного человека вверх, как волков загоняют в круг с красными лентами.
Сабрина могла переждать ночь в комнате с надписями на стенах, а потом пойти искать выход. Тем более, что фонарик и карта у неё были с собой. А потом она бы и сама не поняла, когда очнулась бы на непонятном этаже среди незнакомых коридоров и комнаток. А потом бы настала ещё одна ночь. Время в больнице шло само собой, не подчиняясь обычным земным законам. Позавчера Маша пробыла тут от силы сорок минут, а выяснилось, что пять часов и не меньше. Миф подтвердил.
Подъём шёл тяжело. Когда в общежитии ломался лифт, она взлетала на пятый этаж, не успевая даже сообразить, куда так несётся. Сейчас каждая ступенька давалась с трудом. В пролёте Маша остановилась, чтобы отдышаться, и увидела выведенное мелом слово, которое видела в самый первый день. Толстые буквы, как и тогда, не хотели обретать смысл. Потом она тряхнула головой, сузила глаза.
«Дальше», – было написано на стене корявым детским почерком, то ли рукой человека в припадке эпилепсии. За надписью кривились ещё несколько линий, но сколько она не приглядывалась – всё бесполезно.
Она мазнула светом фонарика по ступеням и снова едва не вздрогнула: ступени были припорошены вековой пылью, крошками от бетона и чем‑то красным, напоминающим битый кирпич.
За спиной гулко охнуло и потянуло новым запахом – то ли дёгтем, то ли сырой землёй. Маша приложила все силы и не обернулась, пошла дальше, стараясь реже останавливаться на пролётах. Лучше она передохнёт, когда поднимется.