– У всех бывают дни, когда плохо, – сказала Маша уже не так уверенно.
– Как у всех – не считается.
– Тогда нет. – Она опустила голову.
– Тогда нет и проклятья. Нечего тут доказывать. Я уж не знаю, зачем вашим недоброжелателям такое выдумывать. – Он повертел в руках приборную ленту, как будто пытался завязать её в бантик.
– Так можно мне пойти? – повторила Маша голосом двоечника с задней парты.
Она ушла со второй пары. Сабрину бросила в библиотеке и сбежала, стараясь не обращать внимания на суровый взгляд охранника. Куртку насквозь продувал ветер.
За ночь лужи покрылись льдом, и под ногами хрустело. Маша добежала до автобусной остановки, только потом оглянулась. В сонном мареве институт блестел окнами.
Сегодня должно состояться заседание кафедры. И хорошо бы без неё. Маша отключила телефон и сунула его поглубже в сумку. Не хватало ещё сидеть там, в сотый раз рассказывая, в сотый раз убеждаясь, что ей никто не верит. Приборы не врут, значит – врёт она.
…Заполночь в комнате горел свет.
– Хоть ты мне веришь?
Сабрина неопределённо покачала головой, так что край ей широкого рукава мазнул Машу по плечу. Пауза всё тянулась. Пауза была слишком красноречивой.
– Я верю в то, что твой Миф – сволочь. Этого мало?
– Ясно, – сказала Маша и легла лицом к стене. Спать она не могла, а лежать лицом к стене – запросто. – То есть, по‑твоему, я вру, что он меня проклял, да?
Сабрина соскользнула с края постели. Неслышно прошла по комнате – Маша наблюдала за её тенью на выцветших обоях и кусала ноготь. Тень взмахнула руками‑крыльями.
– Почему ты так вцепилась в это проклятье? Довольно уже того, что Миф приводил тебя к сущностям высокого уровня. Я понимаю, что ты на него обижена, но зачем говорить о том, что не может быть доказано в принципе? – Она помолчала и добавила потухшим голосом: – Даже если проклятье и было, но, скажем, ушло со временем, нужно было сразу идти к Горгулье, а не выжидать неизвестно какой погоды у моря.
Маша крепко зажмурилась, чтобы не видеть тень. Можно, к примеру, представить, что её нет в этой комнате, а вокруг – разрушенный дом на улице Восстания.
– Но ты же не хотела мне говорить, ты же молчала до тех пор, пока совсем паршиво не стало, – сказала Сабрина и выключила свет.
Утром Маша видела, как секретарша из деканата крепит на доске объявлений листок: «Собрание состоится…». Оставалось только убегать.
Что ей слушать на собрании? Маша и так закрывала глаза и видела, как Миф поднимается, тянет паузу, чтобы слова его звучали весомее. Как он мерит широкими шагами расстояние от задней парты до кафедры.
– Коллеги, вы знаете историю этой девочки с её собственных слов. Было бы неплохо выслушать ещё и мой взгляд на это. Понимаете. – Он отводит глаза. В очках играют солнечные блики. Ворот светлой рубашки аккуратно расправлен над воротом свитера. – Произошла неприятность. Да, именно неприятность, по‑другому это назвать трудно. Так случается. Девочки влюбляются в преподавателей. Возможно, я неправильно среагировал, не сразу понял.
Блики в очках. Взгляд поверх – на всех сразу и ни на кого. Холодное безразличие.
– Она обиделась, когда я сказал, что между нами, естественно, ничего быть не может. От обиды и наговорила всякого, проклятье ещё какое‑то приплела. Молодость, гормоны. Это простительно, конечно.
Простительно! Простительно, к чёрту его! Маша была точно уверена, что он скажет именно так. И слушать это она не собиралась и не могла.
Она знала, что проклятье есть, и этого было достаточно. К чёрту всё.
Автобус ехал очень медленно – капля в ливне городского транспорта. На всех перекрёстках стояли заторы. Телефон мёртвым камнем лежал в сумке. Маша буквально ощущала его, и её казалось, что ей должны названивать с десятка номеров. Скоро заседание кафедры.
Она никогда ещё не сбегала с занятий.
Автобус вырвался из пробок и покатил по улице, которая с обеих сторон была заставлена типовыми пятнадцатиэтажками. Спальные районы потянулись справа и слева. Маша вышла на остановке – снова пропустила нужную – и по замерзшим лужам пошла к брошенному дому.
Она увидела его издали. В тени чёрных, словно обожженных деревьев дом казался непривычно маленьким. В Машиных мыслях он давно вырос до размеров небольшого замка. Миф стоял на дорожке, ведущей к дому, и курил.
Их взгляды встретились. Миф бросил сигарету под ноги и махнул Маше. Она пошла ему навстречу – сама не понимая, зачем. Просто пошла, как крыса под звуки свирели.
– А я сразу подумал, что ты сюда пойдёшь. Я же забрал у тебя все ключи. А там решётки на окнах, замки, коды. Через окно лазаешь, как шпана, да?
Маша остановилась в двух шагах от него. Она уже видела, что он знает о миске с кровавой водой внутри чёрного дома. Видел – или предполагает, что увидит – примерно ту же картину на чердаке у Смертёныша и на брошенной стройке. И знает, для чего всё это.
– Ты на меня их натравить хотела? Ну и как успехи?
Маша упрямо молчала, пытаясь спрятать руки в рукавах, а лицо – за завесой волос. На крошащейся от старости асфальтовой дорожке дотлевала почти целая сигарета.
– Иди сюда. – Миф шагнул вперёд, попытался схватить Машу за плечо. Она увернулась. – Иди, не бойся. Ну хочешь, я извинюсь? Извини. Я переживаю за тебя.
– Как‑то поздно вы распереживались, – буркнула она, отступая ещё на шаг. Сбежать бы, но за спиной Мифа маячил чёрный дом. Ей было некуда больше пойти. Не в институт же, на показательное заседание кафедры.
Миф сощурил глаза под очками.
– Не груби. Ты много глупостей натворила, но их всё ещё можно разрешить. Если ты будешь вести себя, как вменяемый человек, а не как истеричка.
– И что вам от меня нужно в этот раз? Побыть «яркой лампочкой» ещё где‑нибудь?
Он сделал выпад, Маша не успела увернуться, и Миф крепко схватил её за локоть.
– Давай поговорим в машине. Холодно здесь, и дождь обещали.
Чёрный седан стоял тут же, в конце дорожки.
– Пристегнись.
Маша хватала ртом воздух. Внутри машины было накурено, но Миф не открывал окна. Боялся, что она закричит? Её замутило.
– Ты можешь пристегнуться?
Непослушными руками она пошарила вокруг, наткнулась на холодную ленту ремня безопасности. Пристегнулась.
– Куда мы едем? Хотите потащить меня на заседание кафедры?
Миф нервно хохотнул, трогая машину с места.
– Ну вот ещё, мне только цирковых представлений не хватало. Ты что думаешь, мне интересно перед ними оправдываться? Виноват я или нет – не их дело.
Глядя, как мелькают за окнами типовые высотки, Маша проглотила ярость, потом обиду, потом омерзение. Как всегда – смелость быстро закончилась. При Мифе она становилась немой и покорной, как овца. Она не умела ему сопротивляться.
– Так значит, ты их и правда на меня хотела натравить? – спросил Миф почти со смехом, как будто Маша атаковала его игрушечными солдатиками.
– Если бы я могла, я бы всю вашу жизнь разрушила. – От её дыхания на стекле появился запотевший островок.
– Ну‑ну, и что бы ты сделала? Рассказала бы жене про любовницу? Домовых бы подняла на восстание? Не смеши. Разрушила бы она… Силёнки не те.
Маша закрыла глаза и в шуме двигателя попыталась различить знакомые нечеловеческие шаги. Напрасно – он был слишком далеко. Она сознательно тянула его в другой конец города, теперь, выходит, должна тащить обратно? Знать бы, куда её привезёт Миф.
Стекло было холодным – Маша прижималась к нему лбом. На светофорах на неё оборачивались водители и прохожие. Может быть, стоило покричать о помощи, постучать в стекло, чтобы обратили внимание, а потом на ближайшем посту дорожной полиции остановили бы Мифа. Маша думала обо всём этом вяло, словно бы следила за действиями персонажей в фильме. Она устала.
Минула черта города.
– Зря вы так ругаетесь, Мифодий Кириллович, – сказала она, тщательно артикулируя, зная, что ему неприятно так называться. – Я почти вытащила сущность из дома на улице Восстания. Я бы вытащила и посмотрела, могла она наложить проклятье или нет.