Маша рыла яму или Хемингуэй
От автора: Случайно обнаружил это, написанное
на Кубе, в своем ноуте. Написанное в ромовом угаре.
"Вы хотите знать, где пролегает
граница между Оук-Парком и Чикаго?
Это просто! Граница проходит там,
где кончаются бордели и начинаются церкви!"
Я лежу на лежаке у самого океана. На груди ноутбук с открытым Вордом. Не пишется - пьян. Смотрю поверх экрана. Вижу волны, горизонт, свои ступни в песке, очень мелком. Он липнет к ногам, ко всему. Ко всему, что живо. Песок - из перемолотых океаном раковин и кораллов. Из гладких раковин, хранивших когда-то жизнь «первичноротую». Из кораллов, хранивших жизнь беспозвоночную.
…Волны бухтят, вертятся, накатывают, раз за разом превращая мой белый катафалк в остров. Мне – 61, во мне все искрошено в песок, как раковина или коралл. Но я жив, пока жив. Я чуть старше Хемингуэя, который жил вон там, напротив, с красавицей женой и своей винтовкой. У меня нет красавицы жены, нет винтовки, цирроза, белой горячки и Нобелевской премии. Я - не Хемингуэй.
…Он родился в Оук-Парке. Мама наряжала маленького Эрни в одежды Марселины, старшей на год сестры. И фотографировала. Воочию вижу одно забавное фото. Ему полтора-два. Длинные пушистые волосы, девчачье платье, сам девчонка один в один, стоит в порыве, кому-то радостно улыбаясь. До скольких лет мать над ним потешалась? Почему? Не знаю.
…Однажды мама купила мне, шестилетнему, вязаный костюмчик с узорами и всякими там женскими штучками. Я отказывался его надеть:
- Девчачий! - но мама принудила: - Зря, что ли деньги тратила?
Ну, одел, пошли на елку. Было стыдно и неловко веселиться в этом фривольном костюмчике под елкой, бегать с красными щеками по залу с другими ребятами, водить хороводы, осязаемо чувствуя себя ни мальчиком, ни девочкой, воображая, что все смотрят на тебя и задаются вопросом: - Кто это?.. Мальчик или девочка? Наверное, девочка, раз так одет.
До сих пор помню этот костюмчик, хотя на следующий же день мама подарила его соседской девчонке, подарила после того, как я сказал, что прожгу его спичками или просто порежу бритвой.
…Эрнест Хемингуэй носил девчоночьи одежды несколько лет. Может быть, его даже посылали в них за молоком к соседям. Став юношей, он занялся боксом, чтобы иметь возможность побить каждого, кто посмеет напомнить о девичьем прошлом, на юношеском его фото это написано на лице. Он всю жизнь доказывал всем и вся, что он мужчина, он доказывал это женщинам, друзьям, зверям и рыбам. Он лез в сражения, чтобы доказать себе это.
Что из этого вытекает? Из этого вытекает, что толика женского в нем все же была…
Эта женская Х хромосома! У женщин их две, у мужчин одна, и потому многие из нас в чем-то двойственные, в чем-то бабы. В пять лет я нашел в платяном шкафу мамины лодочки. Надев их, ходил перед огорошенным братом, чувствуя, что вышел за пределы чего-то, за пределы самого себя. Но почему брату не захотелось походить в женской обуви? Я ведь предлагал ему?
Он отказался. Не знаю, в чем тут дело. Может, хм, у меня набор ХY, а у него YX?
Так что вполне возможно, что маленький Эрни, ухватившись ручонками за подол красивого сестриного платья, хныкал, озираясь на мать или служанку: - Хочу, хочу! – и, в конечном счете, получил желаемое. И дал повод домашним женщинам издеваться над собой, вплоть до чик-чик ножницами: «А давай ты совсем девчонкой станешь?»
Интересно, почему мать отправила Марселину в первый класс вместе с Эрнестом? На год позже положенного срока отправила? Чтобы сестра присматривала за тем еще братиком? Не позволяла ему что-то делать? Нет, я не психоаналитик, чтобы это понять. Я могу собрать доступное в кучу и подождать, пока что-то в ней само собой сложится. Вот отец Хемингуэя делал в доме почти всю женскую работу, вот Грегори, младший сын писателя. В детстве это яблочко, упавшее недалеко от яблони, самостийно наряжалось в женские платья, повзрослев, ходило с распахнутой ширинкой, пило, курило и кололось, было четырежды женато, имело восьмерых детей, а во втором акте драмы под названием «Жизнь» сделало операцию по смене пола, став Глорией Хемингуэй. Перед этим трагикомическим ходом папуля отдавал не то сына, не то дочь немецким врачам, и те оторвались по полной программе, подвергнув беднягу множеству сеансов электросудорожной терапии с целью избавить его от нарушений полоролевой идентичности. Не помогло электричество, даже высокого напряжения, уж очень крепко сидела в Грегори женщина. Скончалась она, конечно же, вместе с Грегори-мужчиной, в женской тюрьме, куда была заключена за прогулки нагишом по городским улицам.