Собаки, ворча, разрывая снег лапами, что-то пытались достать из-под снега. Это что-то было похоже на... большую куклу.
«А ну пошли отсюда! - сурово заорал Мичил. Пошли вон!
Приблизившись, он понял - собаки нашли человека! Замёрзшего, обгорелого, засыпанного снегом человека.
* * *
В затуманенной адской болью голове человеческого существа кто-то по-щенячьи выл. Выл долго, с повизгиванием и без перерыва. Выл до тех пор, пока существо не потеряло сознания. Потом оно опять услышало чей-то вой - вой от адской боли, немыслимой боли! И это продолжалось долго-долго.
Придя в очередной раз в сознание, оно поняло, что это воет оно, а не щенок. Оно воет от всепоглощающей боли во всём теле, в костях, в голове. Сквозь замутнённое болью сознание, оно пыталось понять, почему ему так больно, и почему никто не хочет взять эту боль у него... себе, и опять теряло сознание!
Постепенно боль начала уменьшаться, и оно попыталось разобраться - почему ему так больно, но вновь потеряло сознание.
Сколько времени так продолжалось, оно не могло определить: при малейшем умственном усилии голова начинала раскалываться от боли, и он вновь терял сознание.
Оно лежало в полной темноте, и ни один звук не проникал в его сознание, кроме собственного болезненного воя и стонов. И только совсем недавно оно начало различать какие-то звуки вокруг себя.
Прислушиваясь к ним, существо догадывалось, но никак не могло поймать грань между болезненным бредом и реальностью. Оно вроде бы понимало, в помещении находятся какие-то живые существа, но кто они, не мог определить. Оно слушало их, но их разговор доносился до него, словно сквозь вату - чуть слышное бормотание.
Оно не могло даже разобрать, на каком языке они говорят. Не могло, как ни старалось, определить, где оно, а где болезненные галлюцинации!
Опять потянулись дни и ночи, чередуясь с болью и сознанием. Но оно начало уже различать смену суток, отделять друг от друга по рокоту какого-то инструмента, звук которого чем-то напоминал..., напоминал... шаманский бубен.
Прислушиваясь к ритмической мелодии бубна, оно говорило себе - «Так, ночь прошла, пришёл новый день..., ещё один день, день моего незнания».
С этого понимания, понимания чередования дней и ночей оно начало поправляться.
Затем, постепенно к нему начало возвращаться зрение: не сразу, не вдруг, а словно промывали от застарелой копоти оконное стекло - поливая водой, оттирая тряпкой, размазывая копоть и затем вытирая. Но добиться полной чистоты стекла пока так и не смогли: что-то ему всё же мешало - мешала какая-то матовость. И за этой матовостью двигались тени похожие на людей - это уже было что-то, это была чужая, но жизнь, и оно постепенно входило в неё.
* * *
Его кормила, вставляя в рот какую-то трубочку, женщина, которую называли то «старуха», то женщина» и лишь изредка Айыы Куо. Она кормила его какими-то непонятными на вкус пюре и поила, похожей на кислое молоко, жидкостью, но чаще, противно пахнущими отварами.
Сам он есть и пить не мог - его лицо, губы, словно одеревенели, а зубы..., он пробовал нащупать их языком, но не находил, язык нащупывал только дёсна.
У него продолжало всё болеть и ныть - руки, ноги, спина и голова. Иногда от адской боли во всём теле он терял сознание, но это стало происходить всё реже.
Однажды, когда зрение и слух окончательно вернулись к нему, ему поднесли к лицу начищенный до блеска медный таз - он увидел вместо лица забинтованную какими-то тряпицами маску с прорезями для глаз и рта! Эта маска настолько испугала его, что он закричал: «Нет, это не я!», но тут же страшная боль в губах заставила его замолчать.
Старый человек в кухлянке (один из трёх, которых он чаще всего видел) украшенной замысловатым орнаментом, обвешанной какими-то колокольчиками, костями и перьями птиц, тот, который бил в бубен костью какого-то животного и окуривал запашистым дымом, поцокал языком, затем, что-то сказал. Но что он сказал, существо не поняло. Оно попыталось разобраться в сказанном, но ничего на ум не приходило. Тогда оно помотало головой, и тут же от боли потеряло сознание.
Когда вновь сознание вернулось к нему, и глаза перестала застилать тёмная пелена, оно увидело - над ним склонился другой человек, более старый, но всё равно знакомый.
Этот стал говорить на понятном для него языке, каком? Он не знал, но понял смысл слов говорившего человека.
- Не нада так пугаться, скоро, однако, будем снимать тряпицы. Скоро..., совсем скоро ты будешь вставать и ходить.
- А..., кто я? Давно я лежу? - пытаясь поменьше причинять боли губам, спросило существо.