Брежнева под руки привели в зал и посадили за длинный стол, который обычно называют "столом президиума" и за которым сидят только самые-самые во главе с наисамейшим. Пока наисамейший топал от порога к этому столу, челядь устроила овацию и, как мне казалось, не столько от "верноподданнических чувств-с", сколько от "предвкушения-с" привычного кайфа от напитков, закуски и речей.
Но до тостов и приветствий дело не дошло, хотя они не только предполагались, но и заранее писались. С помощью ассистентов-адъютантов гость встал на собственные ноги. Зал притих в ожидании речи. А Генсек неожиданно отодвинул в сторону бумажки и пошел на незамысловатый экспромт:
— Ну, что, товарищи, врежем?!
Зал завыл от восхищения человеческой простотой вождя и по его непосредственному примеру врезал до донышка. У огорченного и растерянного Петре Мироновича, видно, было уточняющее-алаверды, но произнести его он не успел, вождь старался подняться и, как тот знаменитый Органчик, о писанный Салтыковым-Щедриным, повторял:
— Домой… Я хочу домой!.. И не возражайте, если я хочу!..
Никто "не возражал". Петр Миронович отступил в сторону. Слуги почти вынесли недужного на свежий воздух. До железнодорожного вокзала кортеж с московскими гостями проводило высокое республиквнское чиновничество и представители от городов и районов. Остальные же, православные атеисты, проявив здравый смысл, остались в ресторане и пили до рассвета за себя и за того парня.
О самочувствии Петра Мироновича во время торжеств и после "высочайшего посещения" можно не говорить. Оно не принесло ему ни радости, ни светлых перспектив. Казалось, что пересуды, догадки, сплетни, анекдоты заполнили всю затхлую атмосферу провинции. Выстраивались невероятные предположения и проекты, даже такие, что дни Машерова на должности Первого "сочтены". Кому вся эта свистопляска была нужна, догадаться не трудно. Обывателя словно готовили к прощанию со своим героем.
Моральный террор из первопрестольной активизировался и усилился, когда Петр Миронович с государственным достоинством принял делегацию сенаторов конгресса США. Руководитель этой делегации, кстати, наш земляк из Слонима, возвратившись в Вашингтон, в ответе корреспонденту на вопрос, кто может быть преемником престарелого Брежнева, будто бы сказал, что в Политбюро все архистарые. Есть, мол, там только один образованный, интеллигентный и еще не старый Петр Машеров из провинции.
Если этого на самом деле и не было, то могло быть выдумано в среде членов и кандидатов в члены Политбюро или в аппарате ЦК КПСС, где с нетерпением ожидались большие кадровые перемены, безусловно, разрабатывались сценарии этих перемен. Параллельно со сценариями придумывались и анекдоты про дурного Леню, в которых нередко фигурировал разумный Петр. История давно засвидетельствовала и сегодня подтверждает гениальность российского чиновничества в закулисных кадровых интригах.
Стоит вспомнить козни и совсем уж подлого характера, в форме вопроса: почему это Машеров не погиб во время ареста его немцами в 41-м? Почему это они только подержали его под арестом и отпустили?.. Такие сплетни, естественно, фиксировались службой и ложились на бумагу, а бумаги, вполне вероятно, поступали на стол объекту интриг.
А почему было и не дать понять "умнику", что он на крючке, как может попасться на крючок любой советский пескарик. Начнешь дергаться — и поплавок подскажет, что пора подсечь.
Думается мне, что отстранение от должности Петр Миронович как-то пережил бы. А пережил ли бы он безосновательную дискредитацию и собственную дегероизацию, сказать трудно, потому что был он не просто героем, а Героем национальным.
Знаю, и знаю точно, что последние месяцы перед своей гибелью на работе он как-то еще держался, а "дома был как в воду опущенный" — удрученный, задумчивый, замкнутый.
В августе 1980 года Петр Миронович был на торжествах в Алма-Ате. 28 августа телепрограмма "Время" крупным планом показывает Л. И. Брежнева. Его приветствует П. М. Машеров. И здесь происходит что-то беспрецедентное — генсек-маршал отворачивается с гримасой неприкрытого раздражения…
…В тот трагический день 4 октября 1980 года он наденет светлый костюм, которым раньше почти не пользовался. "Теперь я знаю, как меня будут хоронить", — скажет он сразу после своего юбилея. Что это? В шестьдесят лет человек предчувствует смерть? Готовится к ней? Знает, как торжественно-юбилейно произойдет это? Видит себя мертвым?