Через 10 лет такой неперспективной жизни тысячи деревень опустели и зияют сегодня черными дырами гнилых оконных проемов. Исправить, восстановить, отстроить все это уже никто не сможет, ибо уже некому. Эти удручающие пейзажи довелось увидеть и самому Петру Мироновичу. Наверно, они производили на него, как и на всех нас, гнетущее, страшное впечатление.
Когда однажды у нас зашел разговор о пьесе Андрея Макаен- ка "Таблетку под язык", Петр Миронович с сожалением сказал, что драматург остановился на полдороге, словно испугался чего-то страшного и для себя, и для нашего села.
— Подумаешь, молодежь бежит из деревни! На то она и молодежь, чтобы искать, где лучше. Вот когда вся разбежится, — бросил он очень зло, — может, тогда там, — и показал на потолок своего кабинета, — поймут, что без сильного, богатого села мы вообще погибнем.
Очевидно, осознав ситуацию, в которую попал с перестройкой села, грустно заметил:
— Оценив те крохи, которые выделяются из союзного бюджета, я понял, что нам придется 50–60 лет перестраивать наши деревни. А за это время в неперспективных должно родиться и умереть целое поколение моих соотечественников…
После этих слов он закурил, долго молчал. Я уже знал, что в такие минуты лучше оставить его одного. Можно только догадываться, какие думы одолевают его.
Может, кто-нибудь и слышал от П. М. Машерова слова раскаяния в том, что именно в годы его правления в белорусской столице были закрыты последние белорусские школы. Мне слышать этого не довелось. На чужом, хотя и близком языке функционировали все высшие и средние учебные заведения, вся партийно-государственная машина. При нем почти все газеты были переведены на язык метрополии, а тиражи белорусских книг удерживались в мизерном проценте от тиражей на русском языке, в престижные правительственные концерты попадали лишь этнографические национальные "вставки" и т. д., а уж это мне известно доподлинно. Пожалуй, Петр Миронович, при всей его образованности и интеллигентности, разделял идею слияния всех языков в один великий и могучий, а культуру будущего представлял в виде некоего конгломерата культур, сперва обогащающих друг друга, а потом и вовсе сливающихся в нечто одно грандиозное. А может, и он понимал абсурдность происходящего и ждал времени, когда там, наверху, пройдет одурь?
Как-то в одной беседе, связанной с проблемой национальной культуры и культуры вообще, Петр Миронович сказал:
— Когда я услышал слова Никиты Сергеевича о том, что для полного счастья народу нужны сало и колбаса, то понял, что это конец всему. И захотелось бросить все к чертовой матери и уйти куда-нибудь, чтобы и не слышать, и не видеть, — Придерживая сигарету под столом и туда же выпустив дым — была у него такая привычка не дымить собеседнику в лицо, — добавил: — А на кого бросишь? И кто после тебя придет. И как поднимет, и поднимет ли вообще то, что ты бросил…
Годы и события подтверждают, что видел он глубоко и далеко.
Очень интересно было наблюдать за П. М. Машеровым на заседаниях бюро ЦК. На разных съездах, пленумах, партийно-хозяйственных активах он был весьма официален, строг, даже недоступен. А на заседаниях бюро, так сказать, в узком кругу единомышленников и соратников, становился самим собой, хотя свой актерский талант эксплуатировал вовсю. Среди своих ярко проявлялись его остроумие, юмор, даже язвительность, а иногда и жесткость, если того требовала ситуация. Первый он и был Первым. Жестоким и по-настоящему злым я его не видел, за исключением одного случая, но об этом ниже.
Встреч были десятки, особенно во время моего заведования отделом культуры ЦК, а возможностей наблюдать и слушать непосредственно — многие сотни. И оставив ЦК, я имел возможность встречаться с Петром Мироновичем не раз и чаще всего по делам Энциклопедии, во время разработки концепции, жанра и структуры 140-томной историко-документальной хроники Беларуси "Память".
Из сценок на заседаниях бюро ЦК приведу только одну. Обсуждался вопрос о провале строительства и срыве сроков ввода в строй какого-то очень важного объекта, а какого — не называлось. Скорее всего, это был военный объект особой важности, которыми довольно густо была нафарширована земля белорусская. Отчитывался министр строительства Архипец — опытный, битый, стреляный воробей, который не только проваливал, но и много возводил хорошего и основательного. Однако то, что случилось с объектом "икс", выходило за рамки обычных провалов, и выволочку получил сам Первый от московских первейших. По серьезности, напористости и язвительности доклада Петра Мироновича это чувствовалось.