— Ты же меня не в картинную галерею приглашаешь. А на одну картину время найду. Заходи.
Я пошел один, прихватив картину.
— А где художник? — спрашивает.
— В приемной, — отвечаю и сразу показываю полотно, чтобы он на время забыл о художнике.
— Прекрасная работа. И девушка красивая, — И уже в восторге. — Умеют же люди подсмотреть такую красоту! И как подсмотреть!.. Талант! Безусловно — талант! Зови, я его поздравлю… Ей-богу, хорошая работа!
— Дело в том, — говорю, — что эту работу он хочет подарить вам… Но очень стесняется.
— Как подарить? — растерялся Петр Миронович. — Ты с этим не шути! Я в мастерских многих художников побывал, но такого не было…
— Ну, а этот сам принес, — пытаюсь я свести разговор к шутке. — Не возьмете — обидите парня. Он мне показался очень искренним и довольно робким. Не примет, говорит, Петр Миронович подарка, — сгорю от стыда.
— А ты сгореть не боишься?
Советуемся, как лучше поступить. Я убеждаю, что нет здесь ничего необычного. Человек хочет выказать свое уважение. И подарок сделан его собственными руками. Вижу, в такой ситуации Петр Миронович, пожалуй, никогда не был. И принципов своих менять не хочет, и парня обидеть не хочет. Наконец, сдается на мои уговоры и сам идет в приемную, чтобы пригласить гостя. Слава богy, все заканчивается лучшим образом. Сегодня эта картина одиноко и сиротливо висит в одной из комнат его бывшей городской квартиры.
П. М. Машеров разбирался и в прозе, и в поэзии, и в опере, и в балете, и в живописи. Он не жаловался, как это делали его "наследники", на занятость государственными делами. Много читал, просматривал все фильмы нашей киностудии, не пропускал интересные спектакли, посещал все более или менее значительные выставки, искренне радовался удачам творческих людей. Накануне первого показа знаменитой серии картин Михаила Андреевича Савицкого "Цифры на сердце" позвонил мне по внутреннему телефону, сказал, что сейчас же едем во Дворец искусств посмотреть экспозицию выставки. Предупредил, что о поездке никто не должен знать. (О картинах ходило много досужих вымыслов, сплетен, и Петр Миронович никого лишнего не хотел видеть в зале.) Минут пять в зале не было никого, кроме искусствоведа Эммы Громыко. Петр Миронович поздоровался с ней, но просьбы провести экскурсию не высказал. От картины к картине шел один. К некоторым возвращался и опять шел дальше к новым полотнам, а их было больше десяти. В этот момент в зале появился один, а потом и второй художники, и еще один "любитель" изобразительного искусства из Института иностранных языков, который находится, как известно, в 3–5 минутах ходьбы от Дворца искусств. Петр Миронович недовольно поморщился. Видно, как раз их он и не хотел здесь видеть. Все трое бесцеремонно окружили его и начали давать уничтожающие комментарии работам Савицкого. Бестактность и некорректность "критиков" возмутила Петра Мироновича, и он резко прервал непрошеных собеседников:
— Благодарю! Как-нибудь сам разберусь, — и уже мягко и доброжелательно к Эмме Громыко: — А если не справлюсь, мне поможет вот эта милая женщина, — и взял ее под руку.
Критики, что называется, сразу "отвалили", а экскурсию-осмотр повела Громыко. Петр Миронович ничего у нее не спрашивал, не прерывал. Он только слушал и смотрел, смотрел и слушал. Видно было, что картины произвели на него сильное впечатление и по-настоящему взволновали.
— Наконец он вырвался. — И словно спохватившись: — Михаил Андреевич наконец вырвался. — И опять молчание.
А мне подумалось: кто же это сообщил тем двум художникам и "любителю" изобразительного искусства из Иняза, что П. М. Машеров поехал во Дворец искусств, если о том знали только он и я. Даже охранника не было с нами…
Кстати, о личной охране Петра Мироновича. Никого, кроме полковника Сазонкина, обаятельного и доброжелательного человека и такого же обходительного его сменщика, при Петре Мироновиче не было, если не считать милицейского поста у подъезда дома, где жила семья кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Здесь уже была инструкция, и порядок той инструкции был не волен нарушать даже кандидат в члены Политбюро. Тем не менее Машеров часто не брал охрану ни в машину, ни в вертолет, из которого не вылезал весну, лето и осень, хотя к Сазонкину и его сменщику, их службе относился очень уважительно.