Он защелкал выключателями.
Он запустил мотор, рычащий, как огромная собака.
— Не предпринять ли нам еще попытку? Еще один пикник на бастионе? Ну-ка, ну-ка…
И он погнал автомобиль вперед.
Почти сразу же машина разогналась до ста, а потом и до ста пятидесяти миль в час.
Почти сразу же впереди появилась встречная машина.
— Смерть, — сказал поэт. — Ты, значит, всегда здесь? Крутишься, так сказать, рядом? Это твои охотничьи угодья? Что ж, проверим твою выносливость!
Автомобиль мчался вперед. Второй — ему навстречу.
Он вывернул на соседнюю полосу.
Второй автомобиль повторил маневр, устремляясь к гибели.
— Вижу… что ж, а если так? — сказал поэт.
Он щелкнул выключателем и нажал еще один дроссель.
За мгновение до удара обе машины преобразовались. Просочившись через иллюзорную вуаль, они сделались реактивными самолетами на взлете. С громким визгом два самолета, извергавшие пламя, разорвали воздух, громыхнули, преодолевая звуковой барьер, а потом раздался еще более мощный грохот — когда две пули столкнулись, сплавились, переплелись, слились кровью, сознанием и вечной чернотой и упали в сеть незнакомой и умиротворяющей полуночи.
«Я мертв», — снова подумал он.
И, слава богу, это ощущение было приятным.
Придя в себя, он почувствовал, что улыбается.
Он сидел в той же самой машине.
«Дважды умер, — думал он, — и с каждым разом чувствую себя все лучше и лучше. Почему? Разве это не странно? Все страньше и страньше. Чудестраньше и чудестраньше».
Он снова завел мотор.
Что на этот раз?
«Может быть, локомотив? — думал он. — Как насчет поезда с большим черным паровозом из почти доисторических времен?»
И он стал машинистом мчавшегося по рельсам паровоза. Небо переливалось наверху, и на киноэкранах, или что там еще имелось, быстро менялись иллюзорные изображения клубов дыма и струйки пара, вырывавшейся из свистка, и огромные колеса грохотали по рельсам, и рельсы впереди, плавно изгибаясь, уходили в холмы, и вдалеке из-за горы показался другой поезд, черный, как стадо буйволов, выбрасывавший сливавшиеся в непрерывную ленту клубы дыма, и несся он по тем же самым рельсам, прямо навстречу роскошному столкновению.
— Ага, — сказал поэт, — я начинаю понимать. Начинаю соображать, что это такое и для чего оно предназначалось — для таких, как я, жалких бесприютных скитальцев мира, преисполненных растерянностью и скорбью сразу же по выпадении из материнского чрева, уязвленных христианским понятием вины и свихнувшихся из-за тяги к разрушению, и собирающих, как милостыню, то боль, то шрам, и сверх того, почти непереносимые попреки жены, но несомненно, что все мы хотим умереть, мы хотим быть убиты, и здесь это нам предоставляется в самом удобном виде с немедленной оплатой! Так плати, машина, выдавай, железяка, этот сладкий бред! Выжимай меня досуха, смерть! Я весь твой.
И два локомотива столкнулись и взгромоздились на дыбы. Они вкатились по черной лестнице взрыва, и заклинили свои шатуны, и слепились своими гладкими негритянскими животами, и потерлись котлами, и эффектно озарили ночь синхронным наклоном вбок и россыпью шрапнели и пламени. Потом локомотивы в тяжеловесном хищном танце схватились и со всем обоюдным неистовством и страстью слились вместе, приветствовали друг друга чудовищными реверансами и упали с обрыва и тысячу лет летели в каменную пропасть.
Поэт очнулся и немедленно ухватился за рычаги. Чувствуя себя полуоглушенным, он что-то напевал себе под нос. Или орал что-то на дурной мотив. Его глаза сверкали. Его сердце часто-часто билось.
— Еще, еще; теперь я понимаю, я знаю, что делать, еще, еще, умоляю, о, боже, еще, ибо истина даст мне свободу, еще!
Он надавил на три, четыре, пять педалей.
Он перебросил шесть выключателей.
В автомобиле-самолете-локомотиве-планере-торпеде-ракете.
Он мчался, он изрыгал пар, он ревел, он парил, он летел.
Ему в лоб выворачивали автомобили. Мчались локомотивы. Его таранили самолеты. Его взрывали ракеты.
На протяжении своего трехчасового загула он разбил две сотни автомобилей, пустил под откос двадцать поездов, разбил десять планеров, взорвал сорок ракет и, далеко в космосе, расстался со своей славной душой в заключительном, пышном, как на празднике Четвертого июля, торжестве смерти, когда межпланетная ракета со скоростью в двести тысяч миль в час налетела на железный метеор и очень живописно отправилась в ад.