Произошла встреча двух цивилизаций: земной и внеземной, провозгласившей себя идеальной, завершающей ход человеческой истории.
Трагическим примером цивилизационной несовместимости была судьба советских военнопленных. Многие из них, освобожденные из немецких лагерей союзными войсками, отказывались вернуться на родину. Более двух миллионов бывших пленных были насильно выданы англичанами и американцами советским властям. Союзники не могли понять, почему советские солдаты и офицеры, освобожденные из немецких лагерей, не хотят возвращаться домой. Бывшие военнопленные хорошо знали, что их в лучшем случае ждет новый лагерь, но это не укладывалось в представлении англичан и американцев. С другой стороны, советские власти, освободившие из немецких лагерей несколько десятков тысяч союзных солдат и офицеров, не понимали, почему бывших пленных принимают на родине – в Англии, Франции, США – как героев.13
Американский фильм, изобразивший появление в земной атмосфере космического корабля, с экипажем инопланетян, назывался Встреча третьего типа. Прибытие на Запад в семидесятые годы большой группы советских эмигрантов можно назвать "встречей третьего типа". Особую актуальность приобрели вопросы: как переделывается человек, как формируется Новый человек, Гомо советикус, насколько процесс обработки человеческого материала, происходивший семь десятилетий в СССР, носит универсальный характер, возможно ли его повторение в иных странах, на других континентах?
ВЕКТОРЫ
Наш паровоз вперед лети,
в коммуне остановка
(из песни)
История еще не знала эксперимента по ускоренному массовому выращиванию "новых людей" на "строго научно! основе". Партия Ленина, захватив власть, имеет только общее представление о предстоящей деятельности. Не было тщательно разработанного плана, его подменяли Цель и средства, необходимые для ее достижения. Изучение советской истории позволяет обнаружить систему в действиях, которые современникам могли казаться случайными, разрозненными, хаотичными.
Система формирования Советского человека складывается из векторов – основных направлений обработки человеческого материала и инструментов, производящих эту работу. Может показаться, что векторы менялись: иначе выглядят модели Нового человека в послереволюционную эпоху, в 40-е годы, в 80-е годы. Внимательнейшая наблюдательница советского мира Надежда Мандельштам отметила изменение внешнего облика, "физического типа деятеля"1 руководителя, т. е. модели – в ходе десятилетий. Но как стрелка компаса всегда возвращается к норду, так все изменения векторов в конечном счете были только вариантами генеральной линии, основного направления. Цель оставалась неизменной: строился государственный житель, формировался человек, чувствующий себя клеточкой государственного организма.
Два главных вектора: бытие и сознание. В соответствии с формулой Маркса изменение бытия должно было повлечь за собой изменение сознания автоматически, при небольшом, в случае необходимости, давлении. "Ученые-марксисты обнаруживают, – пишет один из марксистов, – гораздо большую пластичность человеческого существа, чем предполагалось раньше…"2 Изменение "бытия" означало, прежде всего, слом старой государственной, экономической, социальной системы. Один из наиболее мощных ударов наносится обществу.
Мишенью становятся все человеческие связи, которые составляли общественную ткань: религия, семья, историческая память, язык. Идет систематическая, планомерная атомизация общества, лишение индивида выбранных им связей, замена их связями, выбранными для него, одобренными государством. Человек остается лицом к лицу, один на день с государственным левиафаном. Только "влившись в коллектив", став каплей "массы" можно спастись от пугающего одиночества.
Одним из главных направлений обработки сознания становится инфантилизация советского человека.
1. Инфантилизация
Докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого.
Ф. Достоевский
Разногласия относительно степени завершенности процесса создания Советского человека составляют часть оживленной дискуссии о степени воздействия идеологии, как инструмента обработки сознания, в странах "реального социализма". Схоластичность споров на тему "верит или не верит" в "идеологию" обитатель "реально-социалистической" зоны, в которой живет треть человечества, определяется двумя причинами: во-первых, неутолимой тоской многих западных экспертов и экс-коммунистических мемуаристов по времени революционного энтузиазма, "юности полета", по эпохе ничем (кроме миллионов жертв) неомраченных надежд на "поющее завтра"; во-вторых, полным отсутствием исследования воздействия на человеческий мозг многолетней (многих десятилетий) непрекращающейся интоксикации в условиях тотальной власти над средствами коммуникации.
Вряд ли можно считать случайным, что психологи, физиологи, врачи всех других специальностей изучали воздействие на человека пребывания в гитлеровских концентрационных лагерях, но никто не обследовал узников советских лагерей. Американские психиатры изучали воздействие "промывания мозгов" на солдат и офицеров, побывавших в северокорейских, китайских, вьетнамских лагерях. Результаты их исследований чрезвычайно поучительны. После обследования нескольких сот американских солдат и офицеров, вернувшихся на родину из корейских лагерей, др Роберт Лифтон заключил: "Промывание мозгов пленных в корейских лагерях было по своей сути стремлением разрушить прежнюю личность индивида и сформировать заново в соответствии с категориями коммунистической идеологии. Это процесс смерти и возрождения; и хотя лишь немногие выходят из лагеря убежденными коммунистами, на всех остаются следы пережитого".1 Др Лифтон отмечает факт исключительной важности: воздействие методов "промывания мозгов" ощущают даже те, кого психиатр называет "внешне сопротивляющимися", т. е. те, кто – казалось бы – не поддаются интоксикации. Исследование показало, что они воспринимают то, что им вбивали в мозг, спустя определенное время после освобождения – как взрыв бомбы замедленного действия.2
Нетрудно себе представить как действует "воспитание" и "перевоспитание" на советских граждан, находящихся в зоне "промывания мозгов" со дня рождения, бомбардируемых средствами массовой пропаганды и агитации3 круглосуточно, ежедневно. Воздействие этой интенсивнейшей обработки менталитета особенно эффективно, ибо она производится s закрытом пространстве страны, отделенной от иного мира строго охраняемой границей. Обитатели советской зоны (неслучайно заключенные называют лагерь "малой зоной", а советский мир за лагерным забором "большой зоной") подвергаются с первых дней революции жесточайшим стрессам. Еще нет исследований, которые позволили бы определить размеры разрушительного воздействия на человеческий организм постоянных стрессов: страха, хронического дефицита товаров, неизбежных очередей, тесных жилищ, отвратительного транспорта, бесчисленных запретов и необходимости нарушать их, чувства замкнутости.
В 70-е годы слово "стресс" стало модным в советской журналистике, настаивающей на вредности "стрессов" в условиях "социально-экономических противоречий капиталистического общества".4 Одновременно советские генетики, которым после многолетнего запрета, разрешено заниматься наукой, объявленной "буржуазной" в сталинские годы, отмечают положительное воздействие определенных стрессов, как фактора способствующего процессу одомашнивания и закрепления наследственных изменений5
Советский Союз представляет собой гигантское гетто, в котором у обитателей вырабатываются особые качества, позволяющие им приспособиться к жизни в гетто. Киевский психиатр Семен Глузман, осужденный на 7 лет лагерей и долгие годы ссылки за разоблачение преступных методов советской психиатрии, применяемой для репрессий, использовал пребывание в заключении для исследования психического состояния своих товарищей по лагерю. С. Глузман обнаружил, в частности, наличие у политических заключенных, просидевших в лагере 20-25 лет, особый феномен, который он назвал "страх свободы". Психиатр отмечает, что "страх свободы" ощущают политические заключенные, которые и в лагере остаются верными своим идеям, придерживаются нонконформистских взглядов. В то же время уголовники, даже находившиеся много лет в заключении, с вожделением ожидают выхода из лагеря. Семен Глузман объясняет это тем, что уголовники, занимающие в лагере глубоко конформистскую позицию, не ожидают за воротами лагеря других морально-психологических норм, нежели те, по которым они жили в лагере. Политические заключенные знают, что "на свободе, в сравнении с лагерем, происходит значительное снижение степени а) внутренней свободы, б) возможности защиты своего достоинства от посягательства социальных институтов".6