А венцом всему было обескураживающее осознание того, что нам крайне сложно подтвердить или опровергнуть свои догадки. У Сент-Ива нет знакомых на бескрайних просторах Норвегии. И не к кому обратиться с просьбой выяснить: не доставал ли кто из озера замерзшее тело горбуна, не оживлял ли его? Предстояло разузнать все это своими силами. Но, думаю, Сент-Ив постоянно задавался вопросом, не лучше ли было доверить это дело Хасбро или мне, а самому остаться в Стерн-Бей.
Мы продолжали свой путь на север, когда в Тронхейме нас догнала весть, что рядом с тем местом, где исчезло первое судно, потоплены еще два. Оба корабля стремительно ушли на дно, поскольку их корпуса были обиты листовым железом. Команда одного из судов спаслась, другого — почти нет. Десять погибших. Телеграмму с этим известием послал в Норвегию мистер Годелл; еще он упомянул, что теперь требует от премьер-министра принять хоть какие-то меры. Сент-Ив ужасно расстроился и стал себя корить за то, что не предотвратил бедствие.
А что, собственно, он стал бы делать? Я так и спросил: «Что бы вы предприняли?» Бессмысленно думать, что Сент-Иву было по силам сохранить суда на плаву. Отчасти его гнев оказался направлен на министров правительства: их предупреждали о грозящей опасности еще прежде, чем за них взялся мистер Годелл. Кто-то — вероятно, Хиггинс — послал им пространное письмо, требуя выкупа. В ответ государственные мужи лишь посмеялись, сочтя требование шуткой, хотя, нацарапанное тою же рукой, что и запись в судовом журнале капитана Боукера, оно предвещало гибель новых кораблей. Членам Королевской Академии следовало убедить министров отнестись к этому предупреждению серьезно, но те воздержались от каких-либо действий, осознав, что и у них самих рыльце в пушку. В итоге и те, и другие выставили себя глупцами.
Теперь судоходство в акватории от устья Темзы до Фолкстона было приостановлено, и британская корона заодно с частными предприятиями несла огромные убытки. По сообщению мистера Годелла, половина лондонской торговли забуксовала, и город оказался почти что в осаде — с той лишь разницей, что оставалось неясным, кто враг и где этот враг обретается… Сент-Ив хранил угрюмое молчание, доведенный до отчаяния и нашим медленным продвижением на север, и бесконечными скалами, фьордами и хвойными лесами по сторонам.
«Что еще оставалось Сент-Иву, кроме как набраться терпения?» — спросил я себя. Повернуть обратно, вот что! Он так и поступил. Мы находились к северу от Тронхейма, в нескольких часах пути до цели, когда Сент-Ив объявил, что возвращается и берет с собою Хасбро. Я двинусь дальше один и выясню все, что только смогу. А они отправятся в Дувр, где Сент-Ив соберет научную конференцию. «Какой же я болван, — корил себя Сент-Ив, — какой идиот, ничтожество, простофиля!» Он, и только он повинен в гибели тех десятерых моряков. Предотвратить гибель людей и судов было бы не так сложно, не окажись он такой бестолочью. Ну, что тут сказать! Такова уж свойственная профессору манера: обвинять себя во всех злодеяниях мира. Сент-Иву в голову не приходило, что совершенно невозможно все знать и всех спасать.
Когда они выносили свой багаж на платформу, Хасбро обернулся ко мне, одним долгим взглядом выразив возложенные на меня надежды. Сент-Ив же выглядел опустошенным и подавленным, и только в глубине его глаз что-то мерцало: казалось, он всецело сосредоточился на некой точке где-то на линии горизонта — на злобном лице Игнасио Нарбондо — и поклялся не сводить глаз с этого лица, пока Нарбондо не погрузится в небытие.
Я вышел их проводить на перрон, и, улучив минутку, Хасбро отвел меня в сторонку и произнес прочувствованную речь, сводившуюся к тому, что он позаботится о профессоре и в конце концов мы одержим победу. Моя задача — не волноваться и выяснить всю правду о судьбе Нарбондо. Сент-Ив отчаянно нуждается в проверенных фактах; его мозг надежен, как часовой механизм, но из-за недостатка информации прямо на наших глазах замедляет ход и тикает все тише…
Сент-Ив предложил вновь воспользоваться дирижаблем. Мне, как это уже вам известно, предстояло добраться до горы Йарстаад на поезде, произвести там необходимые изыскания, а затем ждать прибытия воздушного судна, которое вылетит из Дувра сразу по прибытии туда Сент-Ива. Водный транспорт почти не действовал: паромы из Фландрии и Нормандии не ходили вовсе, а те, что прибывали в Дувр с севера, подолгу простаивали в доках. Поэтому Сент-Ив и планировал воспользоваться другой стихией, надеясь, что дирижабль вернет меня в Англию как раз вовремя, чтобы я оказался полезен.
«С самого начала стоило воспользоваться дирижаблем», — сетовал Сент-Ив на овевавшем платформу арктическом ветру. Нужно было поступить так, сделать этак… Я впервые видел профессора в таком смятении, поэтому лишь кивал и невнятно бурчал в ответ. Спорить с Сент-Ивом среди скалистого ландшафта, способного одним своим видом обратить в ледышку всякую надежду, не было ни малейшего толку. Мне предстояло продолжить путь со всей отвагой и решимостью, какие я только смогу изобразить.
На какой-то короткий миг, стоя на холодной платформе, я пожелал вдруг, чтобы Сент-Ив никогда не нашел Нарбондо, ибо, как ни ужасно это звучит, поиски горбатого злодея наполняли смыслом жизнь моего великого друга.
За плечами у Нарбондо — длинное и довольно запутанное преступное прошлое: занятия вивисекцией, изготовление фальшивок, убийства… И еще десятка с полтора случаев, когда он чудом избегал смерти, включая и побег из Ньюгейтской тюрьмы накануне назначенной казни. Нет ничего подлого, низкого или отвратительного, к чему он не приложил бы свою руку. Нарбондо занимался алхимией и изучал физиологию земноводных; разбирая давно забытые записи Парацельса, изобрел способ возвращения мертвых к жизни. Его дед, Нарбондо-старший, некогда добившийся успеха в подобных опытах, описал процедуру в своих дневниках, давно считавшихся утраченными. Именно на эти «бумаги», к слову сказать, и ссылалась та женщина в лавке мистера Годелла.
Скрытая в дневниках тайна — более глубокая, чем кажется на первый взгляд, уходящая своими корнями чуть ли не в предысторию человечества и связанная незримыми нитями с самыми дальними уголками мира, — нам была явно не по зубам. Мы довольствовались лишь ее отголосками, к которым относилась и вся эта история с академиком Хиггинсом и капитаном Боукером, ожившим Нарбондо и затонувшими в Дуврском проливе судами. Когда столько всего наверчено, даже самый блестящий ум может дать сбой!
И вот они отправились на юг, а я двинулся на север и лишь много дней спустя, снова встретив друзей в городишке Стерн-Бей, узнал все подробности их приключений. Дело в том, что, хотя дирижабль за мной прибыл вовремя и мое спасение из норвежского «плена» прошло без сучка и задоринки, в Дувр я прибыл слишком поздно и не смог составить компанию своим друзьям в их опасных научных поисках. Впрочем, я несколько забегаю вперед. Сейчас важнее рассказать о том, что мне удалось выяснить в Йармолде, небольшой деревеньке у подножия горы.
Нарбондо все-таки выудили из водяной могилы, и сделал это высокий худой человек с плешью на макушке. А именно Леопольд Хиггинс, хотя в журнале гостиницы он указал фамилию «Уиггинс», — верный признак помешательства или излишней самоуверенности. Это, как и подробности оживления доктора Нарбондо, я узнал от парня, который ночевал в конуре на задах конюшен, поскольку занимался лошадьми. Он стал невольным свидетелем разворачивавшихся там событий, в чем ему, кстати, никто и не препятствовал. Так вот, Хиггинс и его сообщник — капитан Боукер, судя по описанию, — прибыли в деревеньку поздним вечером и привезли с собой тело Нарбондо, твердое, как мороженая рыба. Они утверждали, что их приятель упал в озеро еще утром во время совместного восхождения. История не хуже прочих: в этих краях подобные происшествия не часто, но случались, так что рассказ визитеров не вызвал особых подозрений. Хиггинс заявил, что он дипломированный врач, поэтому посылать в Будё за местным доктором нет нужды.