Три года назад. Он один этой дождливой ночью на площади Сэвен-Дайлз. Сперва ему показалось, что друзья где-то рядом, но вокруг ни души — только мрак и шум дождя. Он вглядывается пристальнее: впереди что-то есть. Витрина лавки. В ней он видит себя, испуганного и беспомощного, а за спиной — улицу, заливаемую дождем. Но вот пелена раздвигается, как занавес перед погруженной во тьму театральной сценой, и на пыльном стекле витрины проступает картина: лежащий в грязи перевернутый кабриолет, одно из колес которого крутится и крутится без остановки над обращенным к небу лицом мертвой женщины…
Сент-Ив рывком уселся на койке, пытаясь восстановить дыхание. «Запеканка!» — громко сказал он вслух. Если кто и услышит, черт с ним! Что эти люди знают? Только то, что он сам по себе, везде и всегда. Одиночка. В итоге все опять свелось именно к этому, и ничьей вины здесь нет; так уж устроен мир.
Сент-Ив снова улегся, ощущая, как судно с трудом взбирается на волну. Изгнал из мыслей все, что не имело отношения к картофельной запеканке, к ароматам тимьяна, розмарина и шалфея, распространяемым кипящим на огне говяжьим бульоном, к огороду, который разбила Элис и который зарос теперь сорняками. До их встречи он был равнодушен к пище и не уделял ей особого внимания, пока Элис не привила ему вкус к хорошей еде. В память об Элис он целый месяц ухаживал за ее огородом. Но хранить эту память было куда сложнее, чем бежать куда глаза глядят. Вот он и сбежал. А в огороде теперь обосновались кроты — целую деревеньку себе прорыли…
Сент-Ив опять незаметно соскользнул в сон: теперь он стоит у окна гостиной и наблюдает за выходками кротов. Один — вылитый старик Парсонс — притворяясь, будто занят своими кротовьими делами, поверх очков украдкой следит за Сент-Ивом. А из прибрежного ивняка в дальнем конце луга, где течет река Нидд, тряся бородой, к особняку широкими шагами движется лорд Келвин собственной персоной. Он решителен и неукротим, но твердая его поступь не приближает идущего к цели, — так бывает во снах. Лорд явно не в духе, да и сама цель визита явно не относится к досужей болтовне о теории упругости или о строении материи. В руке у лорда Келвина трость, и на ходу он нетерпеливо стучит ею по открытой ладони.
Готовый сдаться на милость гостя, Сент-Ив выходит ему навстречу и в саду едва не спотыкается о крота, похожего на Парсонса. Под ногами трещат сорняки. День мрачен и тосклив, и, кажется, весь мир пришел в упадок и запустение. Встреча не предвещает ничего хорошего. Хотя лорда Келвина нельзя назвать крупным мужчиной, да и с годами он изрядно усох, глаза его все же смотрят сурово и решительно, словно хотят сказать с чисто шотландским выговором: «Вы разнесли вдребезги мою машину. За это я сделаю из вас отбивную!»
Но вместо этого лорд произносит:
— Я двадцать с лишним лет возился над своим аппаратом, юноша. И слишком стар, чтобы начинать сызнова. — Его лицо исполнено горечи утраты.
Сент-Ив кивает. Однажды, возможно, он восполнит лорду потерю. Но обещать этого теперь не в состоянии.
— Мне искренне жаль… — начинает он.
— Вы даже не представляете, что это такое, любезный! — восклицает лорд Келвин и потрясает в воздухе тростью, успевшей превратиться в отрезок экранированного медью провода.
Напротив, Сент-Ив прекрасно осознавал, еще с того дня, когда переступил порог оборудованного под мастерскую амбара с твердым намерением вывести машину из строя, чем она была. Сент-Ив принимает провод из рук старика, но роняет его, и тот падает, скрутившись, у его ног.
— Мы могли бы куда-нибудь забраться, — задумчиво говорит старик. — Только мы. Вдвоем. Путешествовали бы во времени…
Считая машину разрушенной, лорд говорит о ней прямо и открыто. Нет больше смысла что-то скрывать, и от прямоты этой беседы обоим ученым делается легче. Сент-Ив дает старику выговориться, попеременно то печалясь, то радуясь: вообразить только, путешествие вдвоем, плечом к плечу, — назад, в эпоху древних ящеров, или же вперед, в тот день, когда люди будут парить среди звезд. Обойденный вниманием научного сообщества, Сент-Ив слишком долго трудился в безвестности, все это время делая вид, что глубоко презирает Академию, а на самом деле неустанно стуча в ее двери, упрашивая впустить. Такова горькая истина, разве нет? Наконец-то перед ним стоит лорд Келвин, самый выдающийся ученый из этой уважаемой организации, и они ведут дружескую беседу, как коллеги и старые приятели.
Старик кивает, и его голова тотчас превращается в квадрантный электрометр. В руке у лорда возникает морской компас собственной конструкции: стрелка с какой-то неколебимой, завораживающей настойчивостью указывает на восток.
— Я знаю, что… чем она была, — покаянно произносит Сент-Ив. — Я хотел воплотить с помощью машины собственные идеи, а не ваши, и пожертвовал интересами науки ради личной цели.
Ситуация взывает к предельной откровенности.
— Ну, любезный, с таким отношением к делу вам никогда не стать пэром.
Сент-Ив вдруг замечает, что крот с лицом Парсонса, косясь на него маленькими глазками, разворачивается и с чемоданом в лапе опрометью устремляется прочь через весь луг. Лорд Келвин опускает взгляд на свои карманные часы, болтающиеся на конце длинного трансатлантического кабеля, и глубокомысленно произносит:
— Если поднажмет, то успеет на лондонский поезд, отходящий в половине третьего. Думаю, справится.
Он показывает Сент-Иву часы. Их циферблат огромен, он почти с небо величиной и искажает собою ландшафт, подобно круглому аквариуму. Сент-Ив щурится, пытаясь хоть что-то разобрать за стрелками, которые с громким тиканьем описывают круги. Сквозь дождливую ночную мглу там движется темная фигура: это сам Сент-Ив, он бредет по залитой водой дороге, едва переставляя ноги. Вода, подобно зыбучим пескам, уже затянула его по щиколотки. А в голове снова и снова перекатывается терновый клубок сожалений: ах, если бы только корабли не затонули; ах, если бы он успел на поезд; ах, если бы не та авария на Северной дороге; ах, если бы он вырвался из мертвой хватки этой чертовой реки… Он отирает с лица капли дождя. Прямо перед ним, крадучись, идет по улице Игнасио Нарбондо с дымящимся пистолетом в руке. На его лице застыло выражение безумного торжества…
Сент-Ив сложился вдвое, как перед прыжком, — и проснулся. Воздух в каюте был холоден и влажен, как в батискафе на дне моря. Но тут до Сент-Ива донеслись восклицание и веселый смешок дядюшки Ботли, — этот голос, и в особенности смех, показался Сент-Иву той чудесной, прочной гранью живого мира, за которую он мог бы ухватиться: вроде мысли о картофельной запеканке.
Сент-Ив присмотрелся к отражению в висящем на стене зеркале. При виде худого, изможденного, желтушного лица им завладел беспричинный страх: Сент-Ив внезапно понял, что постарел. Таким ему запомнилось лицо отца. «Нами правят время и случай»[18], — пробормотал он и вышел на палубу, в объятия вечерних сумерек. Мимо по правому борту скользили огни Гримсби, а воды Хамбера бесшумно изливались в Северное море и растворялись в нем без следа.
ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ СОБАКИ
Стоял хмурый, промозглый день; однообразно серые небеса давно обещали пролиться дождем, но тот все никак не начинался. Сент-Ив сидел в своем рабочем кабинете. Почти полгода он без устали трудился над машиной, и успех уже маячил на горизонте, подобно величаво плывущему к пристани кораблю. Спал он урывками, пищу проглатывал быстро, не замечая вкуса, а то и вообще отказывался есть. Первое время вокруг суетились друзья, преисполненные заботы и внимания, но безучастный к их усилиям Сент-Ив продолжал гнуть свою линию, неумолимый, как мельничное колесо. Впрочем, Джек с Дороти были сейчас на континенте, а Билл Кракен отправился на север навестить престарелую мать. Очень может статься, Сент-Иву уже не суждено увидеться с ними вновь, но эта мысль не казалась удручающей: он с ней свыкся.
Над захламленным рабочим столом лениво кружила муха, и Сент-Ив сбил ее на пол метким ударом первой попавшей под руку книги. Муха поползла прочь, переваливаясь с боку на бок, как пьяная, — и в порыве раскаяния Сент-Ив подсунул под нее лист бумаги, поднял и отнес к раздвижному окну, где стряхнул оглушенное насекомое в кусты.
18
Ср. в современном переводе Библии: «И другие несправедливости этой жизни я видел: не всегда выигрывает бег лучший бегун, не всегда побеждает в битве сильнейшая армия, не всегда достается мудрым заработанный ими хлеб, не всегда получает богатство умнейший и образованный, человек не всегда получает заслуженную похвалу. Приходит время, и с каждым случается плохое» (Еккл., 9:11).