Метрах в трехстах впереди на путях стоял человек.
Ефремыч дал сигнал — тепловоз оглушительно засвистел. Напарник проснулся и, глянув вперед, вскочил.
— Ах ты раз… н этакий, — выругался Ефремыч: человек и не думал уходить.
— Дави, хрен с ним, — посоветовал напарник, — Самоубийца.
Ефремыч с мучительным изумлением посмотрел на него и дернул тормоз.
От скрежета заболели зубы. Поезд тряхнуло, но — Ефремыч знал — тормозной путь редко бывает меньше километра. Он глянул вперед — гадостный самоубийца и не думал сходить с места, на устах же его зоркий глаз машиниста с ужасом разглядел улыбку.
— Псих поганый, — ахнул Ефремыч, когда человек исчез под железным носом тепловоза.
Поезд доскрежетал свою арию и остановился.
2
— Ну, что делать будем? — спросил напарник.
Ефремыч безмолвно шевелил губами. Перед глазами стояла картина: забрызганный кровью буфер, колеса, по шпалам разбросаны куски тела.
— Слушай, Паша, — хрипло попросил Ефремыч, — Ты сходи, посмотри, а?
— Да что смотреть, трогай!
— Ну, Паша!
Павел посмотрел в умоляющие глаза престарелого напарника и, вздохнув, взял с пола фонарь. Он знал, что Ефремыч имеет более двадцати лет стажа и ни разу не раздавил даже гуся. А тут сразу — человек. Сам Паша в этом отношении был тертым калачом — ему приходилось давить и бабу — суицидницу, и просто алкаша, а однажды он снес на переезде легковую машину. И при этом никогда не останавливался.
Открыв дверь, Паша вылез из кабины, медленно спустился по ступенькам. Ночная прохлада сразу влезла под куртку, он поежился, думая о спрятанной в кабине чекушке.
Огибая нос тепловоза, Паша с некоторым интересом размышлял о том зрелище, что сейчас предстанет перед его глазами. Интересно, голову по шее срезало или раздавило, как орех?
— Едрена вошь, — глухо выругался Паша. Буфер был девственно чист. Между тем и он, и Ефремыч совершенно ясно видели, как тепловоз наехал на человека.
— Привет, Паша, — сказал вдруг кто-то за его спиной.
Машинист стремительно повернулся, послав вперед луч фонаря. Перед ним, заслоняясь ладонью от света, стоял некто, в первое мгновение показавшийся Паше молодым кавказцем, но теперь он ясно видел — перед ним не человек, а огромная фарфоровая кукла.
— Откуда вы знаете мое имя? — прошептал Паша, чувствуя дрожь во всем теле.
Холодная усмешка легла на фарфоровые губы, и вдруг от человека к горлу Паши метнулся тонкий луч. Машинист вскрикнул и голова его, ровно срезанная с плеч, упала на рельсы. Колени Паши подогнулись, он опрокинулся назад и стал заливать буфер тепловоза кровью из шейного обрубка.
Крамов резким движением стряхнул с самурайского меча капельки Пашиной крови и спрятал оружие в длинный футляр, похожий на тот, что носят чертежники.
Луна осветила злодея, и едва ли теперь можно было сказать, что это была фарфоровая кукла — нет, то был человек.
— Паша, — Ефремыч высунулся из кабины и тревожно вглядывался вперед.
Паша затопал ногами в тамбуре.
— Ну, как? — нетерпеливо повернулся Ефремыч.
Но то был не напарник.
— Все прекрасно, — улыбнулся Крамов, — Заводи шарманку.
— А Паша? — растерялся Ефремыч.
— Паша не поедет.
Этот человек говорил столь убедительно, так ярко блестели его глаза, что Ефремыч принялся ставшими вдруг неумелыми движениями заводить шарманку — тепловоз загудел.
3
Денг все-таки остался, но Ада Серапионовна не очень-то горевала. В конце концов, она ехала в Москву к своему Серёжику, ставшему вдруг большой шишкой и дополнительный любовник мог только помешать. Приличия ради она устроила несчастному Моисею Ашотовичу прощальный концерт, после которого Денг вынужден был срочно искать новое пристанище: находиться в санатории стало невыносимо. Во всех без исключения окружающих лицах ему читалась насмешка: «А я кой-чего про тебя знаю!».
Аде Серапионовне повезло: народ в массе своей следовал в свежий предолимпийский городок, нежели в пыльную столицу, и она одна-одинешенька расположилась в купе шестого вагона.
Она не успела еще рассовать вещи по полкам и присесть к столику кушать купленную на вокзале копченую курочку, как стали одолевать мечты о богемной столичной жизни. Театры, концерты, клубы-рестораны громоздились друг на друга в какую-то умопомрачительную пирамиду, мелькали лица так называемых звезд, из которых особо выделялся молодой певец с шевелюрою черных, как воронье крыло, волос. Уже сейчас Серёжик, тот, кто собственно и должен был ввести ее в сей мир великолепия, находился где-то на обочине, и Ада Серапионовна не сомневалась ни на мгновение, что темноволосый певец скоро будет у ее ног.