— Он может нам сказать многое.
Помолчали… Тяжелые шаги и звон шпор пробудили молчание дома. Дверь отворилась, слегка нагнувшись, неуклюже прошел громадный гвардеец и вытянулся у порога. Вслед за ним, слегка прихрамывая, вошел человек с грустным и насмешливым взором и русой бородкой. Он был в мундире французского кавалериста. Еще один гвардеец стал рядом с ним.
Граф фон Цоллерн встал и громко бросил гвардейцам:
— Уходите…
Принцы переглянулись, потом один сказал:
— Но… граф!..
Граф фон Цоллерн повернулся:
— Хотел бы я видеть хоть одного немца, который поднял бы руку на своего государя.
Пленник улыбнулся.
— Кто вы такой?.. Ваше имя? Вы немец?
Пленник, по-прежнему улыбаясь, выслушал ряд отрывистых вопросов и устало сказал:
— Я родился в Дюссельдорфе. Я сын купца… Я писатель…
Резко стукнули металлические ножны шпаги.
— Изменник!..
— Я никогда не был немцем… Потом, вы изгнали меня… Я писатель…
— Лжете! Все мои писатели, ученые и поэты живут одной мыслью со мной! Что вы знаете о французах?
Пленник шевельнулся и любезно сказал:
— Ничего, кроме хорошего…
Граф круто обернулся к нему.
— Вас расстреляют!..
— Я думаю… Один раз вы уже почти уничтожили меня… я был из бронзы. Это было на острове…
Принц Леопольд поднял брови и подумал вслух:
— Он сумасшедший.
Граф Дармштадт спросил:
— Ваше имя?
— Я скажу его вашим офицерам перед казнью… И потом, не завязывайте мне глаза… На это я смею надеяться.
Задребезжал звонок.
Граф приблизился к адъютанту и холодно сказал:
— Расстрелять!.. Перед казнью спросите его имя…
Офицер повернулся к пленнику.
— Да… Вот еще… Завяжите ему глаза.
Граф повернулся к камину и слушал, как затихали шаги пленника и звон шпор, как тихо дышал задремавший принц Генрих.
Потом несколько минут было совсем тихо. Трещали в камине дрова и вдруг резко прогремел ружейный залп…
Снова было тихо… В коридоре прозвенели шпоры.
— Это вы, лейтенант… Его имя?
— Анри Айне… Вернее, Генрих Гейне, ваше величество.
Была тишина… слегка затрещали ручки кресла у камина. Потом граф фон Цоллерн повернулся к адъютанту и тихо сказал:
— Feuer!..[7]
Началась канонада…
Лев Гумилевский
В ЛЕСАХ ПОЛЕСЬЯ
Лейтенант фон Трауриг, высокий, худой, слегка сутуловатый офицер с некрасивым, прыщеватым лицом, вел свою роту по едва проходимой чаще леса, намереваясь обойти русский полк, атаковавший немецкие позиции.
Было уже позднее утро, но в густом лесу как будто бы еще только светало. Осторожно пробираясь по узкой, едва заметной тропинке, солдаты шли молча, стараясь не шуметь, почтительно пропуская вперед лейтенанта. Он то и дело останавливался, осматривая солдат, и иногда ждал, чтобы они прошли все перед ним, постоянно покрикивая, то и дело хватаясь за ременный хлыст, висевший у него на руке.
— Лучший способ сделать солдата храбрым и послушным, — часто говорил он, указывая на хлыст.
В конце прошедшей перед ним роты шел маленький, худой солдат в неуклюжих сапогах, в широкой шинели, совсем придавленный тяжестью винтовки и сумки и как будто прижатый своей нахлобученной каской.
Фон Трауригу не нравился этот солдат.
— Гей, Крацер, что у тебя за вид, — крикнул он ему, — как ты идешь… Отстать хочешь, скотина?!
Крацер шел медленно, прихрамывая, едва волоча ноги по грязной, затоптанной дороге. Он вспыхнул и взглянул на офицера.
— Трут сапоги, господин лейтенант… Трудно идти!
— Молчать! — рявкнул офицер и больно стегнул хлыстом солдата по обнаженной шее, так что тот покачнулся, но промолчал и быстрее, пошел вперед.
Лейтенант обогнал его и пошел впереди. У Крацера на глазах выступили слезы и в голове мелькнула острая, яркая мысль:
«Подожди… Первая пуля в тебя», — и он инстинктивно сжал винтовку холодными, красными руками.
Фон Трауриг обошел роту и пошел впереди, стараясь не сбиться с незнакомой дороги. Вдруг спереди донесся несомненно приближающийся шум. Фон Трауриг остановил роту и стал ждать, стараясь угадать, что бы это могло быть, и распорядившись на всякий случай приготовить винтовки.
Ждать пришлось недолго. Штук с сорок громадных зубров, распуганных из Беловежской пущи, быстро шли прямо на солдат.
Фон Трауриг облегченно вздохнул.
— С этими справимся… Ребята, пли…
Он сам выстрелил первым, намереваясь выстрелами распугать стадо невиданных зверей, но жестоко ошибся. На одно мгновение зубры опешили, но потом дружно бросились на врага, быстро свирепея, шагая через убитого лейтенантом вожака, раздражаясь запахом крови и сопротивлением врага.
Стрелять было уже невозможно. Солдаты терялись и начинали отступать, стараясь спрятаться за деревьями, укрыться от разъяренных чудовищ с всклокоченной шерстью, налитыми кровью глазами.
Вид их был, действительно, ужасен.
— Ребята, в штыки, — крикнул лейтенант и, думая предупредить отступление задних рядов солдат, сам кинулся туда, размахивая шпагой, стараясь ободрить и удержать солдат.
Но штыки легко вонзались в шкуры животных и оставались в них. Зубры ломали винтовки, мяли людей, готовились уничтожить всю роту.
И, едва уже сопротивляясь, вслед за последними рядами начали отступать солдаты, оставляя позади себя смятых и искалеченных товарищей, умиравших под копытами свирепых зверей. Лейтенант еще несколько раз пытался крикнуть, остановить, но ничего не мог сделать и отступал с горсткой солдат, которых зубры быстро гнали в глубь леса к болотной трясине, которую перед тем только так осторожно обошел лейтенант.
Отступая, фон Трауриг уже чувствовал, как постепенно вязнет нога. Но выбора не было. Зубры окружили его тесным кольцом и, казалось, умышленно загоняли его именно сюда.
И вдруг они остановились, верно, почувствовав дальше трясину. Фон Трауриг облегченно вздохнул и осмотрелся. Из солдат, кажется, никого не было близко: все успели скрыться в лесу.
Лейтенант злобно сжал кулаки и пошел вперед: сзади терпеливо ждали его зубры и еще доносилось злобное похрапыванье их копыт.
А ноги самого лейтенанта вязли все глубже и глубже.
Он менял направления, старался идти быстро и легко, и все-таки вяз все глубже и глубже. Ужасная мысль, остро, как нож, прорезала его мозг, и сердце сжалось тоскою и болью.
Хриплые крики проклятья вырывались у него.
Он уже напрягал последние усилия, когда увидел за три-четыре сажени впереди отчетливо видный берег, сухой и высокий, перед которым шла зеленая полоса травы. Лейтенант бросился туда со вздохом облегчения.
Но едва лишь ступил он на зеленую гладь обманчивой травы, как вдруг опустился до пояса в мягкую, жидкую грязь, противно и прочно сдавившую его ноги.
Чем больше он карабкался оттуда, тем глубже утопал, махая руками, цепляясь за эту же бездонную топь, губившую его. У лейтенанта со страшною болью шевелились корни волос на голове от тоски и ужаса. Судорожными гримасами ужаса искажалось его лицо и нечеловеческие стоны с хрипом вырывались из горла, от напряжения уже точившего кровью.
В мутившемся мозгу еще тлела искра надежды:
— Кто-нибудь пройдет… Бросит веревку с берега… сучок…
И лейтенант, стараясь сэкономить силы, стараясь задержаться как можно дольше на поверхности, стонал и звал на помощь:
— Помогите… Помогите…
Грязь доходила уже до плеч, сдавливая грудь, душа густым запахом гнили и грязи.
Кто-то Неведомый и Всемогущий направил шаги Крацера, блуждавшего по лесу, на крики и стоны лейтенанта. И когда Крацер дошел до берега, он сразу не узнал своего офицера: до того было искажено ужасом и страданием его лицо. Но лейтенант узнал его; к нему быстро вернулось хладнокровие, и он крикнул: