А когда ее сменили, он только пожал плечами.
— Ничего верного в медицине. Должен был поправиться и умер… Хотя, в грудь рана… Кровоизлияние от напряжения… Все может быть… Может быть…
Отдохнувшую сестру утром едва-едва убедили, что раненый бредил. Она долго не соглашалась. Но потом поверила и мне рассказала, уверяя, что это был бред. Только бред.
— Только бред.
Александр Грин
ЖЕЛЕЗНАЯ ПТИЦА
Елена Петровна зажгла елку и стала окончательно поправлять украшения, как вдруг в гостиную быстро вбежал муж Елены Петровны, Николай Иванович Карский, начальник почтовой голубиной станции.
— Я пропал! — вскричал он.
— Коля, что ты!?
— Да, Лена! Непростительная, ужасная оплошность! Я пустил твоего любимца Снежка с важной депешей в N., а вот телеграмма, извещающая, что N вчера занят немцами. Депеша будет у них в руках; а там очень важные сведения!
— Шифрованная?!
— Не знаю. Не я писал ее.
— Коля, ты же не мог знать о положении N.
— Увы! Я, по оплошности, сначала пустил голубя, а затем распечатал телеграмму!
— Я сейчас приду, Коля. Ты очень бледен. Я сейчас.
Сказав это, Карская медленно вышла в прихожую, а затем без шляпы и платка бросилась бегом за задворки, где в сарае стоял ее собственный аэроплан системы Блерио, подаренный мужем три года назад. Карская увлекалась авиацией и участвовала в состязаниях. Теперь она задумала, ни более, ни менее, как догнать Снежка — безумное, отчаянное предприятие.
Разговор с мужем — 1 минута; путь до аппарата — 2 минуты; приведение его в готовность, с помощью подвернувшегося прохожего, весьма изумленного и давшего слово молчать — 10 минут. Считая, что Снежок вылетел за 10 минут до прихода Карского в гостиную — Елена получила 23–25 минут. Голуби делают ночью не более шестидесяти верст в час. Они летят по прямой линии. Когда Блерио взвился на воздух, Снежок был, следовательно, верст на 30–40 впереди Карской. Аппарат развивал скорость до 110 верст в час. Елена выровняла его на высоте 40 саженей — обычной высоте почтовых голубей и, пустив мотор вовсю, понеслась во тьме к N. Компас определил ей точное направление.
Снежок был ручной любимец Елены. Она выучила его прилетать на особый сигнал свистка — отрывистую трель с паузами. Летя со скоростью 100–110 верст, Елена по временам останавливала мотор, чтобы свисток был услышан птицей, и подавала сигнал. Через час, к великому ее счастью, маленькая верная птица, свистя крыльями, бросилась в колени Елены. Бесстрашная женщина повернула обратно.
Давно уже сидели гости в доме Карских вокруг тихо горящей елки и недоумевали, куда исчезла хозяйка; Карский, переживая двойное волнение, томился, как перед казнью. Где жена? Ее пальто и шляпа висели в прихожей.
Разговор не клеился. Вдруг широко раскрылась дверь, мелькнули женские руки, и Снежок, белый почтовый голубь, так удачно возвращенный из своего путешествия, порхнул в комнату. Вошла усталая, бледная Елена; лицо ее горело счастьем.
— Вот твоя депеша, — сказала она мужу. — Снежок не захотел лететь в N. Блерио я оставила за городской чертой под охраной рабочих и взяла извозчика.
Карский молча целовал ее руки.
Александр Грин
382
Разговор прерывался…
— Желаете, я расскажу… Называйте это совпадением, случайностью, не все ли равно.
Вот здесь, в этом самом кабинете, год тому назад кутила веселая компания. Не один ящик Мума и Помри[8] был вылит на алтарь веселья. Среди нас был и Кронский, вы знаете его, наверное, по его роману «Забытые». Вот про него я и хочу рассказать.
Весь этот вечер он хандрил и нервничал, много пил, но было видно, что живительная влага на этот раз не оживляла его и по его лицу было заметно, что он готов расплакаться. Кто-то предложил позвать цыган. Они много пели и немного разогнали веселье. Сделалось как-то тоскливо. Кронский сидел в углу на пуфе и тянул особенно медленно, сосредоточенно Мум, казалось, он весь ушел в это занятие. К нему подсела цыганка, известная здесь под кличкой «Ню».
Они что-то говорили вполголоса. Я видел, как цыганка взяла его правую руку и вдруг неестественно громко сказала: «Знаешь — твое счастье 382 и несчастье 382». «Почему не 384? — вяло произнес Кронский. — И что за цифровые данные?».
— Уходи, — прошептал он ей и бросил золотой.
Я подошел к нему.
— Дура, — заметил он. — Пророчица из «Яра».
— Что ты хандришь? — спросил я его.
— Скучно до безобразия.
— Может быть, неудача?
— В чем, с издателем? Нет. Вчера получил 5 тысяч авансом, да на что деньги? Пропить их здесь? Да?..
— Удивляюсь, ты — всегда такой веселый.
Вместо ответа он опять уставился в одну точку и долго о чем-то думал, потом взглянул на меня и серьезно заметил:
— 382 — сумма цифр 13.
В это время ему подали телеграмму и посыльный из редакции тупо, удивленно глядел на груду бутылок и ждал ответа.
Кронский прочел телеграмму и вдруг выпрямился во весь рост, глубоко вздохнул, словно сбросил с себя тяжесть, простер руки… Я как сейчас вижу его вдохновенную фигуру с полузакрытыми глазами и слышу шепот: «Это счастье, счастье, счастье…»
Он вдруг заторопился и начал прощаться, мы его не задерживали.
— Послушай, проводи меня, — сказал он мне.
Я согласился.
В швейцарской он передал для «Ню» 382 рубля «за предсказанье».
— Скажите, от Кронского, — говорил он гарсону, ошеломленному щедрым «чаем».
— Прочитай телеграмму, — сказал он и протянул ее мне. — 13. В ней всего 13 слов. Только 13, сумма цифр!
«Я свободна. Муж умер. Жду здесь в гостинице Марсель. 382. Немедленно.
Мария Горская».
— Не понимаю. А правда, 13 слов, — согласился я.
— Да, 13. Ты знаешь, я 14 лет жду этого зова. Я холостой… да что рассказывать, ты читал мой роман «Забытые». Так вот, Шаус — это я.
Он настаивал, чтобы я вошел в гостиницу — я отказался. Я встретил его на другой лень и могу сказать, что не видал в жизни более счастливого человека.
— Мне более ничего не надо в жизни, — сказал он мне, — даже славы…
Вы, может быть, слышали, что его призвали на войну, он прапорщик запаса. И вот прочитайте кто-нибудь вслух письмо его денщика. Я вчера получил.
«…а барин мне наказывал вперед сообщить вам.
Нашел я барина возле леска, на ем лежит немецкий солдат и перегрыз ему горло, а солдата — наши штыком проткнули. Так они и померли обнявшись. Барина везу домой, больно барыня наказывала, а от солдата немецкого сорвал погоны, на них цифра 382, полк их или дивизия. Каску тоже везу и саблю…»
Кто-то вздохнул. Электрическая люстра вдруг погасла и снова загорелась еще более ослепительным светом…
Д'Альг
ЧЕРНАЯ МАСКА
Офицеры 3-го батальона (их всех было только пятеро: четыре ротных и один батальонный) собрались праздновать канун нового года в землянке своего командира. Это была самая большая и самая комфортабельная на всем боевом участке землянка.
В ней можно было стоять почти во весь рост и, главное, в ней находилась найденная во взятом австрийском окопе складная железная печь.
Вестовые батальонного, беспрерывно подкладывая дрова, накаливали ее почти докрасна и в землянке было настолько тепло, что можно было расстегнуть шинели.
Хотя от накаленного железа и разогретых сырых земляных стен стоял тяжелый банный угар, а из щелей потолка капала крупными частыми каплями вода, но все были очень довольны возможности встретить праздник в таком удобном помещении.
«Комфортабельность» землянки еще более оттенялась тем, что снаружи бушевала бешеная вьюга, засыпая сухим колючим снегом окопы; ночь была настолько темна, что в трех шагах ничего не было видно.