— Таких заведений в Антверпене имеется несколько, но это самое большое. Вот почему я и предпочитаю иметь с ним дело. Я уверен, что меня здесь не обманут и не продадут, — иронически засмеялся мой спутник.
В эту минуту он мне сделался неожиданно противен. Этот смех, это самодовольство, чувствовавшееся в нем, произвели на меня гадливое впечатление.
Осмотрев бриллиантовую шлифовальню, мы вышли снова на двор; точно так же калитка сама собой отворилась перед нами и опять бесшумно захлопнулась, когда мы очутились на тротуаре улицы.
— Теперь отправимся на бриллиантовую биржу, — предложил мне немец.
Но мне сделалось неприятной эта прогулка с ним. Я хотел было отказаться, но почувствовал, что моя воля снова скована, и, ничего не сказав, пошел с ним вместе.
Мы молча шли по извилистым улицам старого Антверпена. Я легко мог бы в нем заблудиться, тем более что сумрачный день сказывался все больше и больше. Надвигались сумерки, и когда, после недолгих странствий, мы остановились перед каким-то небольшим старинным зданием, за ближайшим углом, по-видимому, вспыхнул уличный фонарь, и отражение весело забегало в окнах домов.
В невысокой зале собралось человек 25–30 торговцев драгоценностями. Когда мы проходили мимо, некоторые кидали рассеянный взгляд на нас, раскланивались с моим спутником, но вообще мало обращали на нас внимание. У каждого была своя забота, свое дело.
Говорили негромко, солидно, скупо. Слова падали редко. Мне показалось, что все они были строго обдуманы заранее и составляли окончание того процесса мысли, который происходил перед этим в голове говорившего.
Несколько лампочек под зелеными абажурами, в большой нише, то вспыхивали, то потухали.
— Это расценивают камни, — объяснил мне немец, — тут лампочки всевозможных освещений, газ, электричество, керосин, даже масло и, наконец, свечи, все имеется тут! Купец должен знать основательно покупаемый товар, все его качества и недостатки.
— Ист! — раздался негромкий и внушительный призыв.
Мой спутник обернулся и поспешил к небольшому, почти квадратному торговцу, направлявшемуся к испытательной нише. Они вошли в нее, и занавесь за ними запахнулась.
Я испытывал чувство, точно попал совершенно в другой мир. Все эти торговцы, близкие друг другу, разговаривали между собой; разнохарактерные национальные черты лиц ясно выдавали их происхождение. Тут были и французы, и англичане, и бельгийцы; преобладал еврейский тип у некоторых из купцов; сильные брюнеты казались мне румынами или итальянцами с дальнего юга.
Но, повторяю, что обычного торгового шума, движения здесь не было. Люди мирно беседовали, точно о каких-то пустяках. Изредка передавали друг другу кожаные, тщательно сложенные пакетики, шли в испытательную нишу, снова возвращались обратно.
Мне, незнакомому человеку, все это казалось странным, совершенно непонятным.
— Ну, вот и я, — услышал я за собой сзади голос немца, — купил товару, не хотите ли полюбоваться?
И он вытащил из какого-то кармана такой же кожаный сверточек, как и у других, и подойдя вместе со мною в другой конец зала, повернул кнопку электричества.
Лампочка дала сильный, но строго ограниченный пространством круг света. Передо мной блеснул ряд бриллиантов. Это была целая Голконда; яркий блеск их слепил мне глаза.
Я невольно отшатнулся.
Довольный произведенным эффектом, немец благосклонно промолвил:
— Сейчас видно, что вы новичок; несколько ничего не значащих камешков вас поражают. Пустяки заплатил за них, 100 тысяч франков, и то неполных! — и сейчас же прервал свою речь, громко заметив: — Я вижу, что вам все это надоело. Идемте обедать: я хочу вас угостить великолепнейшим местным обедом, так называемым обедом бриллиантщиков, причем для вас откроется очень интересное и небывалое зрелище.
Последнее обещание меня чрезвычайно заинтересовало; я послушно отправился за ним. Нам пришлось идти недалеко; ресторан «Конго» приветливо встретил нас. Подбежавший громадный негр с толстыми выпяченными губами почтительно взял от нас шляпы и трости, помог снять пальто, причем мой спутник, вынув из кармана последнего заветный сафьяновый сверток, переложил его в карман сюртука.
Здесь, в ресторане, было все оригинально. Тропический мир далекого Конго, этой золоторуной овцы покойного короля Леопольда, был показан воочию.
Прислуга вся была негрская, в характерных национальных одеждах; женщины-негритянки бесшумно скользили босыми ногами между рядами столиков. На небольшой эстраде играл африканский оркестр; какие-то особые инструменты таинственно звучали; шум их напоминал то ветер, то падающие листья, то какое-то бряцание, стук сухого бамбука. Все это было оригинально, ново для меня, и я вполне отдался моим впечатлениям, забывая на время моего случайного спутника, не слушая, как он приказывал, составляя меню, гиганту-негру.
— Вы сейчас будете есть такой обед, какой едва ли вам когда-нибудь удавалось пробовать, — вырвал меня из мечтаний тот же резкий уверенный голос немца. — Вино мы африканское не станем пить, оно чересчур терпкое и тяжело действует на голову; я просто заказал дать нам шабли; впрочем, если вы предпочитаете что-нибудь другое, пожалуйста, приказывайте!
Но я положился на его выбор.
Мы сидели некоторое время молча. Я чувствовал на себе фиксирующий взгляд моего собеседника, он снова пытал, ощупывал меня, стараясь глубже проникнуть в мои мысли…
Слегка брякнувшая тарелка подошедшего без шума к столу лакея-негра положила конец этому гипнотическому внушению.
Мы принялись за обед. Шабли было подано настоящей температуры; я безучастно отнесся к африканской гастрономии: она мне не особенно понравилась — слишком пряная, едкая, возбуждающая.
— Как это странно: до сих пор ни вы, ни я не назвали свои имена. Случайность, но изумительная, — немного деланно произнес немец.
Я потянулся в карман за своей визитной карточкой.
— Нет, подождите, останемся пока неведомыми друг другу, — твердо по-русски сказал он. — Это мы еще успеем.
Мне показалось, что он не хочет назвать себя из каких-то особых, только ему известных соображений.
— Как вам угодно, — точно обрадовавшись, согласился я.
Мне самому почему-то не хотелось сообщать моему спутнику свое имя.
Разговор сделался общим; говорили о русской жизни, о Петербурге, Москве. Немец оказался недурно знающим все обстоятельства русской жизни, даже до мелочных подробностей.
Хотя я ему не выяснил своей профессии, но, по-видимому, он уже догадывался и со своей методой выискивать, ощупывать, кидал вопросы, которые сейчас же потухали, если оказывались неудачными.
— Что бы вы мне ответили, если бы я вам предложил небольшое занятие, которое давало бы вам хороший верный доход? — неожиданно спросил меня немец, пристально уставившись в мое лицо.
Я вздрогнул от неожиданности.
Не дав мне ответить, он продолжал:
— Не подумайте, что я налагаю на вас какое-нибудь трудное дело, обязательство…
Он, видимо, старался смягчить свои первые слова, придать им случайный интерес, не имеющий большого значения.
Я продолжал молчать.
— Мне необходимо получать время от времени сведения из России о положении бриллиантового рынка. Обращаться за этим к торговцам, ювелирам, я не могу: каждый подобный запрос чувствительно подымает цены, варьирует положение рынка… Мне необходима помощь постороннего человека…
Это меня заинтересовало. Войти в мир драгоценных камней, познакомиться с деловыми тайнами этой оригинальной отрасли торговли — привлекало меня.
— Но едва ли мне ответят на те вопросы, которые я буду предлагать. Ювелиры и торговцы сейчас же поймут, что я профан, или же…