— Надежда Семеновна, одну секундочку.
Надежда Семеновна откинулась на упругую спинку лонгшеза, закрыла глаза. Над головой, на командирском мостике, снова настойчиво застонал вызов из телеграфной рубки. Постепенно оформилась, овладела сознанием новая мысль, погасила улыбку, заставила нахмурить красивые, чуть подправленные карандашиком брови.
«Неужели, в самом деле, война? Кто бы мог думать? Соседи… Сегодня — враги, злые убийцы. Давно ли Надежду Семеновну принимала Германия? Ее выступление в королевском театре… Цветы, гром рукоплескании, овации… Ее успех, почитатели. Выходка этого гвардейца, барона фон-Эберса…
Впрочем, нет ничего удивительного… Сравнить эту нацию с нами? Смешное, но трогательное обожание милого юноши с наглым домогательством перетянутых лейтенантов?.. Ее сердце, она помнит отлично, на минуту даже не дрогнуло, когда сообщили, что барон Эберс пустил себе пулю. У нее даже мысли не мелькнуло навестить его в клинике. И это не жестокость, а просто уверенность, что лейтенант останется жив. Разве она не права — с него, как с гуся вода? „Прусские офицеры не имеют права умирать от любви“ — не от него ли она слышала эту фразу?..»
Надежда Семеновна встряхнула головкой, отгоняя тяжелое воспоминание. Вдруг с легким криком выпрямилась в лонгшезе, вздрогнула, пугливо-зябко подобрала ноги.
Прямо ей на лицо лег пристальный, страшно знакомый взгляд светлых прозрачных холодных глаз. Тот же изгиб бровей, та же складка на лбу…
Сверху стучат торопливые молодые шаги. Потом залязгали ступеньки, грузно ступает толстяк-капитан.
— Надежда Семеновна! Объявлена… Минуем Аден. Франция с нами, Англия ожидается… Ради Бога, что с вами, на вас лица нет?..
— Ах, не, ничего… Просто почудилось. Мне показалось, будто кто то вошел, вон оттуда…
— Оттуда? Да это же наш матрос… Ты чего, Янсон?
— Кнехты почистить, ваше высокоблагородие, поручни протереть…
— Барыню напугал. Сгинь!
Капитан грузно спустился по лесенке, долго вытирал вспотевшую лысину, отдувался. Присел рядом в плетенку, потряс головой.
— Да, мать моя, вот… Стало быть, воюем…
— Чур меня, чур! Думал, русалка, привидение… Голубушка моя, этак вы себя вконец изведете. Которую ночь глаз не смыкаете?
— Разве можно уснуть в такую жару? А на меня еще страшно действует эта обстановка, напряженность, отсутствие огней…
Толстяк-капитан оторвался на минуту от бинокля.
— Матушка, не взыщите. Теперь уж не про огни думать. И то, не сглазить, мимо Малединских-то как прошмыгнули. Николай Константиныч! Пожа-алть!..
Младший помощник отстаивал вахту и потому издали лишь осмеливался пожирать взорами пассажирку.
— Поглядите-ка, юноша, вы… Слеза, что ли, набегает?
Младший помощник взялся за свой бинокль. Оба долго передвигали бинокли вправо и влево, отрываясь от окуляра, поверяли глазом и снова прицеливались в одно и то же место на горизонте. Там, кроме мутной дымки туманного утра, на взгляд Надежды Семеновны ничего не было.
Потом младший помощник оторвал от бинокля глаза и отозвался негромко:
— Так точно!
— А? В самом деле? Позвоните-ка Василь Степанычу.
Штурман бочонком вкатился на мостик, на ходу застегивая китель. Приняв из рук капитана бинокль, будто казак в седле, подался вперед, впиваясь в горизонт. И, когда оторвался, в голосе его протиснулись зловещие нотки.
— Д-да-с!.. И знаете что? Много ближе, чем кажется.
Капитан спросил коротко:
— Сколько, по-вашему?
— Троих насчитал… по огням. А сколько потушено…
Капитан покрутил головой, пощелкал языком.
— Ce-эли! Выход один: попробуем спрятаться. Как раз на траверсе Адена. Василий Степаныч, проложите на Аден. Николай Константиныч, к повороту!.. Жарь без отсечки! Механику — чтобы чище сахара уголь!
Штурман обронил осторожно:
— Солнце скоро взойдет.
— Дудки! Под горизонтом будем.
Капитан разом помолодел, засигналил в телеграфную рубку:
— Гартвиг, алло! Немедленно начинайте вызов… Да, да, по секретному. Начинайте вызов наших судов. Начинайте сигналить: «Заметили эскадру… Три вымпела. Не решаемся идти на Аден. Ска-ти-мся к Мадагаскару». Поняли? Разумеется… Ну, пускай теперь перехватывают, колбасники!
Надежда Семеновна бледно улыбалась, пряча прерывистый вздох, пыталась шутить.
— Вот… А вы смеялись вчера над приметой?..
— Типун вам! Мы, слава Богу, ко дну еще не пущены. Коли на такие приметы в этих широтах глядеть… Дайте срок, подойдем к Адену: там на рейде этих ваших примет, как червей после дождя. Уха настоящая!
За пароходом второй уже день увязалась акула.
Капитан уверял, что этих страшных спутников парохода за сутки сменилось, наверное, не меньше десятка. Но, когда бы суеверно настроенные пассажиры ни заглянули за корму, постоянно в хвосте взбаламученной винтами пены острым пером маячил зловещий треугольник плавника. И всем начало казаться, что одна и та же акула гонится за пароходом сотни миль, ожидает, предчувствует добычу…
В рубке штурвальные быстро переталкивали рукоятки штурвала. Палуба на минуту ушла из-под ног Надежды Семеновны, и тяжко перевалилось набок чудовищное туловище парохода. Через минуту выпрямилось снова. Лишь крутой излом пенистого следа за кормой да вспухшая с правого борта водяная морщина говорили о лихом повороте. С новой силой, с высшим напряжением устремилась вперед железная масса.
Капитан вышел из рубки довольный, помолодевший. Вытер лысину, цепко расставил на мостике толстые ноги в позе лихого отца-командира старой школы. Подмигнул Надежде Семеновне на корму в сторону страшных огней и снова прильнул к окулярам. Медленно поворачивал вокруг оси свой грузный торс, обыскивая горизонт. Опять повернулся к корме и… Надежда Семеновна чуть не свалилась с лонгшеза от внезапного, зверского, оглушительного рева:
— Дья-а-аволы!.. Ис-карио-оты!..
Мячиком запрыгал по мостику брошенный капитаном с размаху бинокль. Сам капитан, с видом помешанного, широко разевая рот, простирая руки к корме, завопил, заплясал на месте.
— Искариоты! Зарезали!.. В двадцать четыре секунды подлеца на нока-рею!!..
В ужасе Надежда Семеновна увидела, как, вместе с криком, штурман и один из подручных штурвальных кубарем покатились с мостика, как схватился за голову бледный младший помощник, как сам капитан, сломя голову, кинулся к рубке, с лихорадочной поспешностью принялся передвигать какие-то рычаги, ежеминутно, с настоящим страхом, озираясь в сторону кормы.
Младший помощник простонал с отчаянием:
— Прожектор… Кормовой прожектор. Кто? Когда?..
И, обернувшись, Надежда Семеновна увидела, что за пароходом тянется длинный голубой вуаль, и там, где ложится он на воду, волны вспыхивают тысячами бликов в лучах ослепительного света.
— Но… кто же зажег его?
В ту же минуту прожектор погас.
Капитан, спотыкаясь, вышел из рубки. Прохрипел в сторону младшего помощника:
— Под суд-с, молодой человек-с… под суд!.. Выключатель не действует-с… Вахтенный начальник…
Снизу затопали шаги. Шариком вкатился на мостик штурман, красный, облитый потом, с выражением не только изумления, но и настоящей таинственности на прыщавом круглом лице.
Потом поднялись на мостик матросы-подручные. Дальше затопали беспорядочные шаги нескольких людей. Кто-то топтался на лестнице, протискивался.
Было впечатление, будто что-то тащили наверх.
Надежда Семеновна вздрогнула, с криком отшатнулась.
Из-под нахмуренного бледного лба, под спутанными прядями рыжеватых волос человека, крепко опутанного линем, с руками, грубо вывернутыми за спину, холодные глаза кинули прямо в лицо ей взгляд бесконечной презирающей ненависти. Глаза, что так напугали ее ночью недавно…