Я обернулся.
На стуле в углу, подобрав под себя ноги, сидела она — страшная желтая красавица. В полумраке я различал с поразительной ясностью ее губы, змеившиеся дьявольской улыбкой, я видел ее глаза, ярко вспыхивавшие зеленоватым огнем.
В то же время я услыхал шевеление на кровати. Нина очнулась и в свою очередь впилась расширенными зрачками в таинственный силуэт.
«Это она… твоя! Зачем она сюда явилась?..»
— Прочь, проклятая, — зарычал я нечеловеческим голосом и, схватив стул, ринулся в угол.
Желтая красавица исчезла…. но вместе с ней улетела и нежная душа моей дорогой Нины…
Вас интересует вторая попытка? — Извольте.
Эта попытка кончилась не менее трагически.
Недавно. Всего около года назад. Не скажу, чтобы я опять любил. Меня, вернее, потянуло к семейной жизни, к домашнему очагу, к деткам. В мои годы подобное притяжение впервые начинает намечаться и действует довольно сильно. Она — она любила меня, и этого было достаточно.
Как и в первый раз, свадьбу не откладывали. Сборы и переговоры быстро кончились, день бракосочетания наступил.
Вот я на паперти церкви в ожидании невесты. Вот показывается и карета. Подъезжает. Останавливается.
Открывается дверца, и моя будущая жена в белоснежном наряде легко выпрыгивает на панель.
Но тут с невероятной быстротой происходит нечто ужасное. Как из-под земли, перед мордами лошадей вырастает опять она, проклятая желтая красавица!
Из людей, кроме меня, ее не видал никто, но ее прекрасно увидели лошади. С диким храпом они рванулись назад, взвились на дыбы и шарахнулись в сторону.
Карета мгновенно перевернулась. Когда ее подняли, под ней лежал бездыханный труп в белоснежном подвенечном наряде…
Я безумно зарыдал и начал вытирать глаза… неизвестно какими судьбами оказавшейся в кармане длинной прядью черных волос…
Как же после всего этого могу я снова думать о браке?.. Как я могу сомневаться, что и в третий раз поперек моего пути не станет загадочный желтый призрак?..
А вы сомневаетесь?
Нет, наконец, и вы, по-видимому, утратили способность сомневаться.
Николай Каразин
АНГЕЛ СМЕРТИ
Илл. автора
ой затих.
От рассвета до глубокой ночи гремели выстрелы; седою пеленою смрадного дыма затянуло окрестности и в этом дыму, врассыпную и сплошными, тяжелыми массами, двигались тысячи «серых» и «синих», истребляя друг друга…
Весь день!.. С рассвета, — до глубокой ночи…
Тьма наступила и разняла истомленных бойцов: «синие» ушли далеко туда, — в глубину предгорий; «серые» назад, в ту синеющую, лесную даль… Ни те, ни другие не сочли себя победителями — никто не признал себя побежденным… спорное поле осталось за павшими…
Тьма наступила… тьма победила!.. мертвое достояние мрака!..
Страшная тишина сменила гром боя… Снежные тучи подвинулись с гор, резкий холодный ветер завыл в кустарных зарослях, шевеля гривами павших коней, лохмотьями одежды убитых… И мнится — будто дышат во тьме… пробуждаются трупы…
Тихий стон страданья слышен в завываниях леденящего ветра.
Стынут тела, замерзают кровавые лужи… Работу свинца и железа кончает беспристрастный мороз, нет в нем ни злобы, ни сострадания… равны для него и «серые» и «синие».
Томительно долго тянется зимняя ночь… грустная здесь — веселая и светло-радостная там, где не гремели выстрелы, где люди живут в миру, куда не раз предсмертною мыслью проникали — и еще живые и поверженные — бойцы…
Святая ночь Рождества, ночь мира и привета. Ночь, когда, при виде сверкающей огнями елки и радостных детских лиц, смягчается самое суровое черствое сердце, забывается горе и злоба… Зане — это ночь Благодати…
Здесь же, в этой адской долине, ночь невыносимой скорби и страданий. Ночь последнего испытания. — Ночь гнева Господня!..
Блаженны — убиенные… Счастливы уснувшие навек!.. И сколько здесь тех, кто засохшими устами, коснеющим языком молил Бога о смерти…
Томительно долго тянется зимняя ночь!
Вот — приподнялся один… чуть-чуть, на локоть только… и громко застонал от боли… мутным взором старается всмотреться — что там кругом?.. где он?.. где наши?..
— Братцы!.. Братцы!.. оставили…
Тоскливо забилось очнувшееся сердце, будя энергию жизни… Молнией пронеслось воспоминание дня…
«Идут… палят… бегут… падают… штыки… ура!., командир свалился… носилки… снова бегут… мечутся „синие“, мелькают красные фески в кустах, дым застилает очи — душит чрезмерно усталую грудь… редеют ряды… стали… упал и он…»
И все потемнело, все стихло разом… ни боли… ни малейшего страдания… А теперь?!.. зачем теперь эти муки?!.. оставили… бросили… один… один!..
Нет! не один… Вон, да близко как!.. вон еще, прямо в упор на него уставились два страшных глаза… черное, как уголь, лицо тоже отделилось от снега… так же невыносимое страдание положило печать на него — и страх смешался с печатью скорби…
Это «синий» проснулся и заметил врага… почудилось, что тот крадется тихо к нему, беспомощному, умирающему — и невольно потянулась рука за оружием… скользит слабая рука по ружейному прикладу, а нет силы поднять…
— Что же, добивай… — шепчут воспаленные уста «синего».
— Какой страшный!.. — шепчет и серый, — что же — добей! скажу спасибо…
Каждый произнес это по-своему, а оба поняли друг друга, и грустная улыбка скользнула по лицам и «серого», и «синего»…
Улыбнулись и рассеялся страх… подвинулись ближе друг к другу…
— Что, больно?.. — спросил серый. — Куда попало?..
— Тяжело?.. — спросил синий. — Где болит?..
И снова оба поняли… Один показал на свои беспомощно волочащиеся ноги, другой на грудь, на изорванную штыками расшитую куртку…
— Попить бы, — проговорил «синий», просительно глядя на жестяную флягу у пояса «серого».
— Пусто, брат… поглотаем-ка снегу… — ответил серый.
— Ох, тяжко!..
— Тяжко и мне… Смерть подходит…
И оба замолкли, снова пали головами на землю…
Время идет… Холод все крепче, да крепче…
— Жив еще?.. — опять приподнялся серый.
Видит — а синий привстал в половину тела, обеими руками оперся, жадно глядит куда-то, поверх этого конского трупа, — поверх бугра, где безобразным скелетом торчит разбитое колесо…
— Огонь!.. свет!.. — шепчет он ясно… словно крикнуть пытается…
Опять по-своему говорит, а «серый» понял. Тоже видит светлую точку и растет эта точка — будто костер вдали ярким пламенем разгорается…
— Ползем!
— Ползем!
Плечо к плечу сошлись «серый» и «синий» — пытаются помогать друг другу… стонут, вскрикивают даже от боли — ползут… ползут… Да вдруг оба стали и вопросительно смотрят друг на друга…
— Бивак!! Свои ли? А ну как чужие… враги?!.
И снова оба печально улыбнулись своему страху.
— Что ж, поползем! Авось, Господь милостив — допустит?
— Ползем… Аллах без конца милосерд…
А сил больше нет, последние попытки бесплодны, немощно разбитое тело, — словно земля сама озлилась на беглецов, крепко за них уцепилась и держит… Слабее и слабее бьется сердце, мутится взор… А странно — все исчезает из глаз: и этот раздутый бок палого коня, и эти чьи-то ноги, и рука, сжатая в кулак, что видна была из-за пригорка, и это разбитое колесо, и заиндевевшая щетина кустов — все затянуло предсмертным туманом, а огонь, — желанный огонь… все ближе и ближе! все яснее и яснее кажется… Не они к нему — сам он, плавно скользя над землею, плывет им навстречу…
Неслышно веют легкие белые крылья… Окутанное прозрачным облаком, приближается к ним светлое видение — чаша в руках… Словно легкое пламя колышется над чашею, озаряя и дивный лик, и дивные руки…