Она спускалась все глубже и глубже. Вскоре Купер оставил позади те постройки, что находились выше уровня земли, и оказался в окружении заброшенных зданий, окна которых были пусты и которые не пахли ничем, кроме как только пылью, пылью, пылью… Сквозняки завывали в пустых глазницах домов и грязных ставнях; будь он трезв, Купер, скорее всего, повернул бы назад, но алкоголь придал ему излишней отваги.
Скоро последний просвет над его головой закрылся, и улица превратилась в грубо вырубленный в камне туннель, по всей видимости, неоднократно менявший свои очертания за то время, что росла эта странная гора. Дневной свет не проникал сюда; его сменили пылающие факелы. Куперу уже не казалось, будто он в городе. Он вдруг словно очутился за сотни миль от обитаемых мест, одинокий и незваный гость в позабытой гробнице, спускающийся все глубже, и глубже, и глубже во тьму. Стены сочились водой, отфильтрованной целыми пластами истории и оставлявшей на камнях отложения солей.
Он шел уже так долго, что начинало казаться, будто бы еще чуть-чуть – и земля окончательно поглотит его, но туннель неожиданно закончился рядом ступеней, выходящих на широкую площадь. Посмотрев вверх, Купер обнаружил, что достиг самого центра «горы» и стоит на дне глубокой цилиндрической ямы, над которой виден лишь малюсенький, дающий единственный луч света кусочек неба. Выложенная полированным мрамором площадь была слишком чистой и ухоженной, чтобы относиться к тому же археологическому слоеному пирогу, из которого Купер только что выбрался. Точно по центру был установлен здоровенный металлический крест, но, если на нем когда-то и было что-либо изображено, рисунок полностью стерся.
То, что Купер увидел в следующее мгновение, казалось просто немыслимым. Закругляющаяся стена, ограничивающая площадь, состояла из арочных проходов, жмущихся друг к другу, громоздящихся один на другом, – сотни фасадов, портиков и зияющих провалов в толще камня и кирпича выстроились уходящими ввысь рядами, точно книги на изогнутой полке. Куперу пришлось запрокинуть голову, чтобы оценить размеры этого места; от выпитого его зашатало, и он едва не упал. Каждый проем совершенно не походил на соседние – одни выделялись своими массивными колоннами, украшенными загадочными письменами или карабкающимися по ним демонами, другие были составлены из огромных железных плит, а третьи являли собой примитивные конструкции из смешанной с соломой необожженной глины.
Купер рассудил так, что все эти проходы, скорее всего, являются воротами различных религиозных строений – бесчисленных церквей, храмов и часовен. Все они – любых размеров, от скромных дверей из выброшенных морем досок до бробдингнегских[4] размеров арок – плотно прижимались друг к другу, кольцами опоясывая цилиндрическую стену. Многие были украшены чем-то вроде изображений божеств: толстуха, поддерживающая руками набухшие груди, злобный взгляд стальной маски, ветви вырезанного из кости мирового древа; спираль проходов раскручивалась, уходя все выше и выше, словно маленькая бесконечность архитектурных решений. Порталы, двери и ворота, за которыми зияла тьма, громоздились без всякого видимого порядка. Голова Купера закружилась еще сильнее, когда он встал на потертый металлический диск, который, словно пупок, отмечал центр площади.
Кружочек неба, видневшийся наверху, был темным, но безоблачным – насыщенный и благородный синий цвет, который словно бы и не мог иметь ничего общего с янтарным рассветом в том музыкальном лагере, мимо которого Куперу пришлось пройти по пути сюда. Из многочисленных проходов вырывались клубы ароматного дыма разнообразных благовоний, поднимаясь наверх, к звездам, словно призрачные пилигримы. Вот только Купер уже видел, что все эти распахнутые чернеющие двери – всего лишь фасады, и ничего более; за зияющими воротами не было ни мрачных храмов, ни окутанных огнем алтарей. С нервозным, священным трепетом он вдруг осознал, что стоит посреди огромного каменного колодца, стены которого украшают прибитые скальпы сотен различных верований.
Издалека донесся голос колокола, тут же подхваченный следующим, а за ним еще и еще одним, пока все вокруг не загудело от звона бесчисленных колоколов, словно немыслимое множество церквей разом решило обрушиться своим звоном на слух Купера. Он икнул и излишне резко, отбив себе копчик, уселся на одну из широких ступеней, спускавшихся на площадь. Даже когда он зажал уши ладонями, в его голове продолжала греметь армия колоколов. Перед глазами все поплыло, и Купер почувствовал, что его сейчас стошнит. Они все звенели и звенели, и даже когда все начало стихать, стены колодца еще долго отзывались эхом, от которого раскалывалась голова.