Чезмаруль покачала головой; ее красные глаза-дыры поплыли в сторону, точно остаточное изображение на сетчатке.
– Мы с тобой, Купер, как раз таки и не влипли. На самом деле тебе может понравиться мысль о том, что путешествие по своей сути весьма близко к забвению. Да, ты не перестаешь существовать совсем, зато перестаешь существовать здесь. Теперь, когда мы не можем Умереть, нам остается только учиться. Только путешествовать.
Он издал нечто среднее между смешком и вздохом и устало посмотрел на Первую.
– Какого рожна ты ко мне прицепилась, Чезмаруль? Предположим, я успел получить кое-какой опыт и припрятал в рукаве парочку козырей. Но я же все равно не иду ни в какое сравнение не только с тобой, но даже с Эшером. Боже Иисусе, да Сесстри и та мне задницу надерет! Я уже понял, что ты притащила меня сюда не для того, чтобы я сражался с чудовищем в золотом шаре, и не для того, чтобы Лалловё отрезала мне мизинец. Так чего ради ты со мной возишься?
Она протянула руку, потрепала его по щеке, а затем провела костяшками пальцев по успевшей появиться за неделю бородке. Кожа ее казалась бумажной и обжигала. Все еще не опуская руку, Первая печально посмотрела на него, и Купер улыбнулся.
Чезмаруль немного замешкалась, но затем скомандовала:
– В путь, Купер!
Сказав это, она одним ловким движением свернула ему шею.
Он мог потребовать ответа; мог смеяться, кричать или умолять о менее жестоком уроке; мог попытаться поднять вопрос о своем праве на самоопределение, но река пробуждения уже унесла его прочь. Она растворила в себе его разум; Купер превратился в водоворот мыслей и образов, распадаясь, пока от него не осталась одна только душа – склянка со светлячками, оставленная под летним дождем, кожаные кресла и выведенная опилками на полу надпись, – он мог поклясться, что уже видел ее: «Ты найдешь здесь покой и забвение».
Только, превращаясь в задержанное дыхание и свет звезд, он знал, что все это ложь. А затем кто-то, кто был так похож на него, почувствовал аромат сигарет с ментолом и открыл глаза под совершенно новым небом.