Но госпожа не стала карать его за дерзость, загипнотизированная сокровищем, лежащим в ее ладони. Лалловё внимательно рассматривала каждую грань, каждую пересекающуюся и переплетающуюся линию, заполненную кровью.
– Никакой магии, – прошептала она, восхищаясь чужеродной филигранью. – Во всяком случае, не в полной мере. Тут задействованы силы, о которых ни ты, ни я прежде не слышали, – это устройство создает электрический поток. А еще оно излучает – испускает весьма необычные вибрации, повергающие меня в изумление.
– Чарующие вибрации? – с чуть дурашливой улыбкой поинтересовался Тэм.
Старые привычки.
– Ох, нет… Разве ты не слышишь, Тэм? – прошептала маркиза, ведя ногтем вдоль более глубокой бороздки на поверхности устройства. – Крик?
Словно крышка шкатулки, откинулась в сторону верхняя половина драгоценного овала. И в то же мгновение в палец маркизы ударил электрический заряд, от которого онемела рука.
Внутри, на тарелочке, выкованной из неблагородного металла, лежала пестрокрылая стрекоза, проколотая булавкой и слабо подергивающаяся. Предсмертные судороги. Открыв коробку, Лалловё повредила механизм, удерживавший насекомое на диске, а заодно и вспорола ему брюшко.
Испорченное устройство более не гудело в руке маркизы. Оно лишилось энергии.
Тэм поднял брошенную в его сторону крышку и теперь смотрел на половинку золотого яйца, лежащую в его ладони, разглядывая коричневатые внутренности, прилипшие к закрепленной в ней крохотной острой игле.
Маркиза несколько секунд не отводила взгляда от устройства, играя с поникшими крылышками мертвой стрекозы своим каменным ногтем.
– Надо же! – наконец произнесла она усталым, сухим голосом. – Что-то новенькое.
Глава четвертая
Народ коль-коль-туин, населяющий Тусклейшие Небеса, развился до захватывающего дух своей абсурдностью уровня отрешенности. Души, присоединявшиеся к коль-коль-туин, достигали состояния чрезмерного просветления, хотя два этих понятия и могут показаться вам противоречащими друг другу. Они рождались из эфира в телах из плоти и стекла, выращивая в стерильных пустотах своих прозрачных органов удивительнейшие карликовые растения.
Подумать только, ведь именно там я и повстречал собственную бабулю – череп ее являл собой открытую стеклянную чашу, где распустил корни мясистый цветок. Она ничего не сказала мне, но не потому, что не узнала, и не потому, что не была рада воссоединиться со своим потомком в столь далеких землях, а лишь из-за того, что я двигался слишком быстро. Уготованный мне срок казался мгновением в стеклянной форме жизни, и она просто не могла сжать меня в объятиях, как я не могу поймать фотон света полуденного солнца.
Живший по соседству народ коль-ауин мало чем отличался – кроме того, что предпочитал хотя бы часть своей жизни проводить в том, что вы или я могли бы назвать «режимом реального времени». Их цивилизация поглотила самое себя, когда одно небесное явление спровоцировало панику среди населения. Коль-ауин пробудились и разорвали себя на части, прежде чем успели понять, что событие было вполне безобидным. Стоявшие рядом на агатовых балконах коль-коль-туин не изменили своей ледниковой неторопливости ни при виде удивительного явления, ни когда их соседи и сородичи прекратили свое существование. Разумеется, они испытали и беспокойство, и скорбь, но продолжили свою многовековую медитацию.
В своем молчании бабушка сумела преподать мне урок и объяснить, что главное мерило цивилизации заключено в том, как она справляется со страхом и праздностью.
Пурити Клу, Елизавета Братислава, Нини и Ноно Лейбович сидели в верхней гостиной, украшая вышивкой голубые шелковые плащи. Близнецы Лейбович спорили о последней моде на головные уборы. Нини настаивала, что засахаренные конструкции из человеческих волос, создаваемые одной из их соузниц по Куполу, не могут считаться таковыми, Ноно же утверждала, что общество признает эти изделия именно шляпками, но не париками, а потому к ним и следует относиться именно так.
Пурити хотела было напомнить им, что и шляпки, и парики продаются в магазине головных уборов, но сегодня она была не в настроении спорить.
Изгиб полупрозрачного зеленоватого стекла Купола пропускал достаточно солнца, окрашивая все в пастельные тона, но мисс Братислава (чтобы отличить от другой Елизаветы из того же рода, ее именовали Лизхен) приказала разместить в ключевых точках комнаты еще и излучающие теплый свет лампы. В отличие от Пурити Лизхен почти не испытывала неудобств от заточения под Куполом, разве что ее раздражал холодный оттенок, который обретали солнечные лучи, проходя сквозь стекло, – прямо скажем, он вовсе не придавал шарма ее внешности.