– Нет на свете такой науки, которая смогла бы определить, куда мы попадем, хотя многочисленные великие мыслители потратили уйму времени, пытаясь оспорить это утверждение. Мы живем, умираем, а затем просыпаемся где-то еще. Опять живем и снова умираем, потом опять просыпаемся. Думаю, тебе может казаться, что это чем-то напоминает тюремное заключение, и ты даже окажешься прав; жизнь будет испытывать тебя при каждой возможности. Это медленное и полное страданий путешествие, но такова уж суть жизни – неторопливость и боль. И все это продолжается очень и очень долго. – Замолчав, Сесстри посмотрела на Купера с сомнением и ожиданием в глазах, рассчитывая увидеть неизбежную реакцию в виде шока и смятения, но ничего такого не заметила.
– Добро пожаловать в Неподобие! – пропел Эшер, широко раскидывая руки. – Лучший из худших районов во всей этой безымянной помойке.
Они с Купером стояли посреди кирпичного моста, перекинувшегося через пенящуюся бурую реку. Мимо них брели пешеходы, пробегали рикши и катились разномастные кареты, направлявшиеся к лабиринту извилистых улочек и переулков, образовывавших то, что называлось Неподобием. Эшер схватил спутника за запястье и потащил сквозь общую давку. Купер пытался было сопротивляться, но Эшер все равно влек его за собой – этот человек был потрясающе силен. На противоположной стороне моста толпа закручивалась вихрем вокруг небольшой площади с фонтаном, а затем устремлялась в переплетение тенистых улочек, где стены склонялись друг к другу, скрывая небо и образуя практически туннели из камня, дерева и штукатурки.
Эшер и Купер словно плыли в реке чумазых лиц; здесь встречались горожане всех сословий – богачи удивительным образом перемешались с бедняками, люди были увлечены непринужденными разговорами и обсуждали открывающуюся в полдень стихийную ярмарку. Эшер уверенно продвигался сквозь толчею, и его серое лицо, на которое падала прядка белых волос, возвышалось над ней подобно носу волшебного и горделивого корабля-призрака – корабля из костей, корабля, принадлежащего птицам.
– В Неоглашенграде полно разных мест, но при моих деньгах выбор автоматически останавливается на Неподобии, – доверительно прошептал он Куперу, когда они свернули на одну из наиболее широких улиц. – На этой грязной жемчужине города. – Эшер приветственно помахал каким-то знакомым, но Купер был слишком погружен в свои мысли, чтобы различать их лица. – О, все эти перепутавшиеся улицы и спрятанные сокровища! Здесь безопасно и весело днем, но с наступлением темноты начинается совсем другая история. И разумеется, ее-то я люблю больше всего.
Эшер раскинул руки так, будто прикидывался приведением, и его спутник против воли улыбнулся. Он схватился за руку своего проводника, крепко ее сжал, и вместе они стремительно зашагали сквозь бурлящую вокруг суету. Произошедшее полностью выбило Купера из колеи, голову его переполнял странный шепот. И от такого количества людей вокруг легче ему точно не приходилось.
Они остановились поглазеть на витрину какой-то лавки, где были выставлены товары, страннее которых Купер не видывал: резные кубки из человеческих черепов, белесые кожаные бурдюки с зашитыми глазами и ртами человеческих лиц, и над всем этим доминировало воистину ужасное произведение искусства – серебряный кувшин, украшенный тельцем годовалого малыша. При помощи какого-то жуткого процесса труп был пластифицирован, и теперь его рассеченные череп и живот обхватывали сосуд, а по пухлым ручкам и ножкам бежала сверкающая филигрань. Казалось, будто неведомый металлический паразит, пожиравший ребенка изнутри, вырвался наружу и разбросал свои серебряные щупальца по всему его телу. Почему-то, разглядывая кувшин, Купер совершенно не испытывал отвращения, напротив, в его голове зароились вполне прозаические вопросы. Как это мастер ухитрился так аккуратно раскроить ребенка от макушки и до живота? Как удалось столь изящно обработать серебро и при этом не опалить плоть и не разрушить всю композицию? Что нужно было сделать, чтобы младенец сохранял столь блаженствующий вид, в то время как ты рассекаешь его череп? Сочувствие и сострадание к детской жизни казались неуместными. Обычные искусство, мастерство и торговля.