— Может быть… — снова повторил Розыков. Воронов с волнением спросил:
— Скорпион сознался?..
Полковник помедлил, словно подумал, отвечать или нет:
— Пока не сознался.
— Сознается?
— Сознается, куда он денется!.. Это действительно, Скорпион. Жалит, никого не щадя! Знаете, — обратился полковник ко мне, — сегодня мы снова его допрашивали. Я еле сдержал себя: так и хотелось встать и отхлестать за всех.
— Надо бы отхлестать, — зло проговорил Воронов. — За Наташу надо бы!.. Я ведь не женюсь! — Он посмотрел на нас виноватым взглядом. Я прикусил губы: столько было печали в его глазах. — Это я так выдумал… Для нее. Пусть думает, что я счастлив.
Розыков взял пиалу с чаем, но пить не стал — пиала застыла в его жилистых больших руках, он смотрел перед собой, в темный проем открытого окна.
* * *К тяжело больным без разрешения заходить нельзя, поэтому я миновал палату, в которой лежала Наташа и постучал в кабинет главного врача.
— Вы приехали? Она вас ждет, пойдемте, — не ответив на мое приветствие, сказал он.
Я взглянул в его тревожные, покрасневшие глаза:
— Денис Борисович, скажите, что случилось?
— Ничего… Просто она захотела вас видеть… Степанида Александровна у нее. Мы вышли в коридор.
— Вы что-то скрываете от меня?
— Нет! — Он прошел несколько шагов, затем остановился. — Она в очень тяжелом состоянии… Степаниде Александровне ничего не говорите. Все может окончиться благополучно.
— Спасибо, Денис Борисович.
Благодарят ли в таких случаях? Я отвернулся и, обогнав врача, заторопился к палате.
Степанида Александровна сидела у кровати Наташи, подперев руками голову. Около нее, немного позади, стояли сестра, та, что в первый день разговаривала со мной, и лечащий врач.
Я присел рядом со Степанидой Александровной.
…Наташа, Наташа!.. Как мало я тебя знаю, и как дорога ты мне! Я полюбил тебя и буду любить всегда. Ты только выздоравливай поскорее. Мы должны снова увидеть твою улыбку, снова слышать твой голос… Наташа, ну, что же ты ничего не говоришь мне? Открой глаза, я здесь, Наташа!!.
Она узнала меня.
— Ой, как же долго тебя не было!
Я припал губами к ее руке, беспомощно лежащей на груди,
— Наташа, родная, как ты себя чувствуешь?
— Мне хорошо… Все хорошо… Я так рада… Мама, ну не плачь, зачем ты!.. Я не люблю, когда ты плачешь. — Наташа говорила тихо, с трудом двигая губами.
Степанида Александровна поспешно вытерла слезы:
— Ты ведь у меня одна, доченька.
— Я выживу, мама… Доктор, — позвала. Наташа главного врача, — скажите маме, что я буду жить. Вы это умеете. У меня не получается. Не привыкла.
— Ну полноте, полноте, Наташа, — смутился главный врач. — Вы проживете еще сто лет.
— Видите, какая я живучая, — улыбнулась Наташа. Я зачем-то сообщил:
— А ведь Алексей обманул тебя. Он не думает жениться.
— Я знаю.
— Он у тебя был сегодня.
— Нет… Ну, как у тебя дела с книгой. Пишешь? — спросила она.
— Пока не пишу, вот поправишься — будем писать вместе.
— Ты не жди, я хочу увидеть ее. Я кивнул головой:
— Хорошо.
— Мама, там у меня в столе лежит дневник, отдай его. — Она перевела взгляд на меня. — Может быть, пригодится… Ты как назвал книгу?
— «Друзья, рискующие жизнью».
— Не надо так… Это уже было, — она слабо улыбнулась. — Я не помню автора… Или нет, так назывался сборник… Ты назови по-другому… Чтобы… например… «Анютины глазки». Хорошо? Мне нравится.
— Мне тоже… Но…
— Ничего… Конечно, если нельзя… — Наташа закрыла глаза и долго лежала молча. — Я люблю эти цветы… Помню, когда была маленькой… Я ведь родилась в деревне… У нас было много цветов… На поскотине… Это такое поле… Ах, как я хочу побыть там… Ты бы поехал со мной? — вдруг спросила она, открыв глаза.
Я взял ее руку и прижал к своей щеке. У меня не было слов, которые бы я мог сейчас произнести, да и нужно ли было говорить?
Мы сидели молча.
Вдруг Наташа тихо спросила:
— Ты еще не ушел?
— Я буду с тобой все время, — наклонился я над нею.
— Не надо… Мама, идите домой.
— Ты спи, спи, — ласково сказала Степанида Александровна.
Я привалился к спинке стула.
…Мне пять или шесть лет. В маленькой низкой комнатушке — чадно и шумно. Люди идут и идут. На лавке у окна на лежит мать. Почему она не встает? Какая-то старушка прижимает меня к себе и плачет: «Да на кого же ты нас па-а-акинула!» Я вырываюсь и бегу во двор — здесь хорошо. Нет ни старух, ни щемящего глаза чада.