…По улице несут гроб. Впереди отец и та старушка. В гробу моя мать. Я не вижу ее — сижу в соседском доме и смотрю в окно. Около меня мои двоюродные брат и сестра. Они звонко смеются. Мне страшно. Хочется плакать…
Годы… Годы… Годы…
…В доме другая мать. Злая, своенравная. Кормит свою дочь, а меня и сестренку морит голодом. Я сижу на печке, мотаю на кулак слезы. Над моей головой в два ряда висят связки лука. Я отрываю одну луковицу, бросаю в женщину,
Визг, ругань, ремень — жесткий, горячий, вьется перед глазами, как змея. Я не успеваю отбиваться — больно…
…Наташа заметалась:
— Вот и все… Ты не печалься… Ну…
Я задохнулся. Губы сжались в какой-то судороге. Степанида Александровна подбежала к врачу.
— Господи, да неужто ничего нельзя сделать?
— Не надо, мама… Не надо…
Сестра вышла из палаты, главный врач взял Наташину руку, нащупал пульс. Почему-то побледнел.
— Не волнуйтесь, мы сделаем все, что возможно.
В окно ворвался яркий луч солнца. Тучи рассеялись — небо светлело. Откуда-то издалека доносилась музыка.
…Врачи уходили и подходили. Они что-то говорили и что-то делали. Я и Степанида Александровна сидели в стороне, глядя на Наташу. На улице потухал день. На стене играли розовые зайчики — солнце лилось в палату через густую листву молодых деревьев, выстроившихся у окон,
Наташа умерла на следующий день в четыре часа утра.
В десять гроб с ее телом стоял в клубе управления милиции.
Люди шли и шли.
Полковник Розыков и старший лейтенант Воронов не отходили ох гроба. Воронов был бледен и взлохмачен. Он ни на кого не обращал внимания и стоял, сложа руки на груди, словно статуя.
Майор Исмаилов побыл в клубе несколько минут. Поговорив о чем-то с участковым Каримовым, он ушел за сцену, где находился духовой оркестр.
Степанида Александровна сидела у изголовья Наташи, Как и Воронов, она ни разу ни на кого не посмотрела и не ответила ни на один вопрос. Она не плакала. Прядь седых волос, упавшая на ее сморщенный лоб, то шевелилась, то застывала, закрывая левую бровь.
Ветер шумел листвой. Справа слышались обрывки фраз — говорили двое: мужчина и женщина. Где-то надсадно выла машина. Деревья окутывала густая тьма.
Все давно ушли. Степанида Александровна уехала с полковником Розыковым. Я стоял у могилы, привалившись к плакучей иве, неизвестно каким путем забравшейся сюда. В голове то возникали картины похорон, то появлялась живая Наташа. Она ласково улыбалась мне; я никак не мог представить себе, что ее больше нет, что бугорок земли, около которого я стоял, укрыл ее навсегда.
Из темноты вышел Алексей Воронов. Увидев меня, он скупо улыбнулся, словно хотел сказать: «Вот и все», потом достал портсигар, но не закурил — остановился напротив меня, сдвинув светлые густые брови.
— Пошли!..
Я одел кепку.
— Да-да…
Кладбищенская площадь встретила нас глухим молчанием. Две машины, стоявшие в стороне, слабо вырисовывались на фоне темного забора.
По тротуару семенила какая-то старушка — она казалась сухим, скрюченным грибком.
— Вот живет же! Зачем? — озлобленно сказал Воронов.
— Жизнь — борьба, — некстати пробормотал я.
— К черту такую борьбу! — выругался старший лейтенант. Он преградил мне дорогу. — Кому нужна такая борьба? Вон какой человек погиб!
— Случайность, — неуверенно произнес я.
— Случайность, — передразнил Воронов. — Нет, не случайность. Нацеленный удар. И никто не смог его отразить!.. Какой толк, что на мне эта форма? Меня может убить всякая сволочь, а я… Не имею права даже заикнуться… Чуть чего — нарушил соцзаконность… Преувеличил власть!..
Доехав на автобусе до курантов, я зашел в сквер. Здесь было много света. Он привлекал меня, успокаивал. Люди сидели на скамейках, расставленных вдоль осенних клумб, толпились у киосков с водой и мороженым, прогуливались неторопливо по тенистым аллеям.
Я сел напротив павильона «Цветы». На соседней скамейке смеялись девушки, очевидно, студентки. Одна из них чем-то напоминала Наташу. Я закурил и стал наблюдать за ними. Внезапно все — и девушки, и павильон, и цветы — потонуло в темноте: в сквере потух свет. Я вздрогнул — прямо надо мной, в провале деревьев, далеко-далеко, вспыхнула яркая красная звезда. От нее, будто иголки, тянулись к глазам тонкие лучики. Они то укорачивались, то становились длиннее. Я напряг зрение — тире-тире-точка, тире-точка-точка… «Где ты, Сын Неба? Где ты, Сын Неба?» Невидимый далекий морзист, преодолевая глубины Вселенной, разыскивал друга Аэлиты.
Снова та же мысль. Когда, прочитав дневник Наташи, я вышел на улицу и увидел в небе Марс, мне вспомнились именно эти слова чудесной книги. Тогда я полюбил Наташу, теперь я расставался с нею. Инженер Лось мог снова встретиться с Аэлитой — построить корабль и полететь на Марс, я же потерял все. Уже ничто не сможет возвратить мне Наташу. Она ушла навсегда. Я еще долго, всю свою жизнь буду звать ее, но никогда ни разу не услышу ее голоса…