… — Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила Наташа,
— Рядом с тобой, хорошо, — шутливо ответил я.
— Трудно поверить. Ты такой угрюмый.
Я удивился:
— Неужели? А мне казалось, что выгляжу веселым до глупости.
— Есть причина для веселья? — улыбнулась Наташа.
— Да.
Я тронул ее руку. В это время из комнаты раздался голос Лукерьи Степановны — она звала нас ужинать.
Когда мы вошли, она многозначительно посмотрела на нас и улыбнулась, что, по-видимому, означало: «Слюбились, вот и хорошо… В ваши годы я, бывало…»
— Может быть, по случаю, вина выпьем? — предложила старушка, усаживая нас за стол. — Есть и водка.
— Что вы, я не пью, — уклонился я.
— Я тоже, — поддержала Наташа.
— Ну, как знаете, — не то с обидой, не то с радостью сказала Лукерья Степановна. — Ах, какая я, ей-богу, — спохватилась она. — Тебе же, Наташа, письмо… Вот.
Наташа взяла синий конверт, взглянула на него и зарделась.
— От мамы.
Я обрадованно вздохнул. Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что письмо было от Алексея Воронова.
— Как себя чувствует Степанида Александровна?
— Разве ты знаешь мою маму?
— Ну, конечно. Ты же рассказывала о ней. Помнишь, монтера Кузнецова?
— Ах, да… Она приглашала его пить чай с вареньем.
— Он, кажется, не воспользовался приглашением. Я бы не вытерпел — явился, и обязательно, когда бы ты была дома.
— Ты еще можешь это сделать.
— Без приглашения — не могу.
— Она тебя пригласит… Вот, смотри, — Наташа указала на последние строчки письма. — «Истосковалась я по тебе, доченька».
Мы собирались уходить. Лукерья Степановна, как наседка, кружилась около нас: ей сегодня все нравилось, особенно Наташа. «Уж если бы у нее был сын, — говорила она, — и если бы решил жениться, и спросил бы у нее, матери, совета, то она сделала бы все, чтобы он женился на Наташе. Ведь девка, — расточала похвалы старушка, — взяла всем: и умом, и ученостью, и красотой. Что еще нужно мужчине? Вон ее муженек Матвей Егорыч, не с такой жил и то счастлив был! Души в ней, Лукерье, не чаял. Хвастался: и такая она и этакая, и работящая, и хозяйственная…»
— И-иех, вы очумелые, — ласково закончила Лукерья Степановна.
До квартала, где был расположен дом знакомой Гвоздева, мы доехали на трамвае, а затем пошли пешком. Тут надо было играть роль, и я взял Наташу под руку. На мгновенье задача, поставленная передо мной Розыковым, потеряла свое значение. Я, а, может быть, и Наташа забыли о ней. Рука моя невольно сжала ее ладонь, а сердце взволнованно и радостно забилось. Мы шли медленно, стараясь продлить эту хорошую минуту.
Вдоль дороги с двух сторон тянулись деревья. Под ними, отражая в воде гирлянды электрических лампочек, весело плескались размытые арыки. Справа и слева возвышались дома: большинство четырехоконные с широким выступом посередине и невысокой крышей, крытой белым шифером. От калиток к тротуару шли узенькие асфальтированные дорожки. Над ящиком для писем или рядом с ним почти у каждого дома висели одинаковые четырехугольные дощечки с угрожающей надписью «Осторожно! Во дворе злая собака!» Первые минуты я удивлялся всему, что видел на этой тихой неширокой улице. Мне казалось, что мы идем по деревне. Это сходство еще более усилилось, когда от колодца, вырытого на краю улицы, отделилась девушка с двумя ведрами и неторопливо пошла по дороге.
Наташа, прижавшись к моему плечу, молча поглядывала вокруг. Ей, видно, тоже нравилась тишина, так напоминавшая деревню. Она мечтательно улыбалась и иногда вздыхала.
Дом знакомой Гвоздева находился в середине квартала, Чтобы лучше следить за ним, мы остановились наискосок, напротив, у двух сплетенных старых дубов. Нас скрывала темнота, и все, что делалось вокруг, мы хорошо видели.
В доме гуляли. За занавесками мельтешили темные силуэты мужчин и женщин. Слышались обрывки фраз, гремела радиола. Проходившие замедляли шаги и заглядывали в окна. Один юноша в клетчатом пиджаке и до смешного узких коротких брюках даже задергал перед окнами плечами.
— Тебе нравится?
— Этот?
Стиляги, кто бы они ни были, всегда вызывали во мне чувство отвращения, и я сказал Наташе что-то колкое. Она быстро взглянула на меня и вдруг прыснула.
— Странный ты все-таки.
— Я?
— Ты.
— Наташа!
— Говори тише.
Стиляга ушел. Улица обезлюдела. Луна, поднявшись над деревьями, то ныряла в клочья туч, то выглядывала, освещая землю ровным медным светом.