— Этот? — указал я на Мамасадыка.
— Почему?.. Собственно… Бывает и иначе…
Мне не спалось. Я поднялся, включил радиоприемник и вышел на балкон.
Было далеко за полночь. Над городом лился бледный свет Млечного Пути. Внизу чернела лента асфальта — очевидно где-то испортилась электропроводка, и весь квартал был погружен в темноту. Справа от меня качалась вершина акации. Ее длинные лапчатые листья напоминали растопырившиеся пальцы птицы.
Тишина нарушалась только мелодичными звуками вальса, транслировавшегося по радио. Я редко просыпался ночами, поэтому безмолвие города поразило меня. Сразу вспомнились книги о других мирах. Все наполнилось тихой музыкой, я попал под влияние ее неземных звуков.
Нет, я не был одинок. Сначала около меня находилась незнакомая девушка в белом, потом ее сменила… Наташа.
Она казалась прозрачной, как хрусталь. Мне нравилась ее одежда — легкое светлое платье, бледно-голубая лента, перехватившая волосы на затылке; белые маленькие туфельки, снежные перчатки. Я смотрел на нее и говорил о своей любви, о том, как она хороша и красива. Я слышал, как во мне бешено билось сердце — оно было наполнено одной ею и жило только ради нее.
«Я люблю тебя, Наташа… Люблю, моя хорошая», — говорил я, и все вокруг звенело, и кто-то играл для нас старинный вальс.
«Глупый, ты проверь себя, может быть, это не любовь», — отвечала она.
«Нет, нет, не говори так», — задыхался я.
«Почему? — улыбалась она. — Конечно, это не любовь, Разве можно любить… мертвую? Посмотри, пуля Скорпиона задела мое сердце… Теперь оно не твое… И я не твоя!..»
Я протягивал к ней руки и не мог ее поймать. Она летела все быстрее и быстрее — бездна, усыпанная искрами звезд, расступалась перед ней, окутывая все черными тягучими облаками.
Я остался один и долго звал ее, но мне никто не отвечал.
— Бу-м-м!!!
Неужели я задремал? Внизу, по улице, мчалась пожарная машина. На ней кто-то звенел по металлу. В стороне за парком поднималось зарево. Пожар или рассвет?
Приемник молчал. Я встал со стула и привалился к косяку двери. Что же все-таки было? Сновидение? Как я мог уснуть?
В памяти возникли события вчерашнего дня.
— Товарищ полковник!
Розыков остановил Исмаилова:
— Вижу… Вижу…
Работники уголовного розыска приехали к нам через несколько минут после автомобильной аварии… Затем примчалась карета «Скорой помощи» и увезла Кумрихон и труп Мамасадыка.
— Сдался… Не ожидал…
Исмаилов сказал громко — я снова видел в его глазах торжество.
— Да… Сдался, — повторил Розыков.
Прибывшие из управления фотограф и эксперт НТО не спеша делали свое дело: один фотографировал, другой осматривал машину.
Я бродил по дну оврага и вдруг заметил следы.
— Глядите!
Розыков и эксперт подбежали ко мне.
— Товарищ Исмаилов, — крикнул полковник, — вызовите сюда проводника с собакой… Товарищи Каримов, Юсупов, Степной, вы… — указал он на блондина, — прочешите всю долину.
Я вытянулся перед полковником:
— Разрешите и мне пойти с ними? Он сухо бросил:
— Вы нужны здесь!
Что же произошло?
Никто ничего определенного сказать не мог. Высказывались предположения — налицо убийство, а не автомобильная катастрофа, — и только!
— Надо поговорить с Кумрихон, — предложил Исмаилов.
— Мы еще ничего не знаем о сведениях, полученных Бельской, — добавил Каримов, Розыков молчал.
— Альфа, след!
Красавица овчарка сильно натянула поводок проводника, уткнулась острым носом в землю.
— Хорошо! След!
Овчарка еще туже натянула поводок и повела за собой проводника, следом, только над обрывом, пошли два работника уголрозыска.
Почему так холодно?
Порыв ветра, налетевший на акацию, волчком закружился по террасе.
Я прикрыл шею воротником пижамы.
У высокого пятиэтажного дома, расположенного на противоположной стороне улицы, остановились двое: парень и девушка. Они взялись за руки и скрылись в тени подъезда. Недалеко от них прошел, громко стуча сапогами, постовой милиционер.
«Любовь и милиция… Странно».
К Наташе никого не пускали, она бредила.
Степанида Александровна встретила меня в коридоре больницы. Она сутулилась и выглядела гораздо старше своих лет. Это была сгорбленная, убитая горем женщина.
«Вот и встретила дочь», — с грустью подумал я.
— Родненький, да что же это?!.
Нет, никто из находившихся в коридоре не услышал этих слов, хотя для меня они и прозвучали громко. В них было столько выстраданной материнской боли, что я вдруг склонил перед Степанидой Александровной голову.