— Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху. Тысячи лет миллионы людей смотрели от скуки на мух, но понадобился Рене Декарт, чтобы создать из этого науку. Теперь-то инженеры пользуются его открытием ежедневно и ежечасно, но не будь Декарта, им бы просто не чем было пользоваться.
— Кому интересны эти его мухи? — удивилась Сибил, но Мик ее не слушал.
— Аду тоже посетило как-то озарение, не хуже, чем Декарта. Только никто не сумел еще приспособить ее догадку к какому-нибудь делу. Чистая математика — так это называется. «Чистая!» — передразнил Мик. — Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что ей пока не находится никакого применения. — Он потер руки и ухмыльнулся. — Вот и догадка Ады Байрон — никто не находит ей применения.
Его веселье действовало Сибил на нервы:
— А я-то думала, ты ненавидишь лордов!
— Я ненавижу их привилегии, то, что не заработано честным путем, — сказал Мик. — Но леди Ада живет за счет своего серого вещества, а не голубой крови. — Он вложил карточки в посеребренный приемный лоток, а затем резко повернулся и схватил Сибил за запястье. — Твой отец мертв, девочка! Не хотелось бы делать тебе больно, но луддиты мертвы, как прогоревшая и остывшая зола. Ну да, мы устраивали демонстрации и надрывали глотки, боролись за права трудящихся и прочее в этом роде, но все это были слова. А пока мы сочиняли листовки, лорд Чарльз Бэббидж чертил чертежи, по которым был построен сегодняшний мир!.. Люди Байрона, люди Бэббиджа, промышленные радикалы… — Мик сокрушенно покачал головой. — Им принадлежит Великобритания! Им принадлежим мы со всеми нашими потрохами, девочка. Весь земной шар у их ног — Европа, Америка, что там еще. Палата лордов под завязку набита радикалами. Королева Виктория и шагу не сделает без одобрения ученых и капиталистов. И нет, — он ткнул в Сибил пальцем, — нет никакого смысла бороться с этим, и знаешь почему? Потому что радикалы и вправду играют честно — достаточночестно, — и если голова у тебя на месте, можно стать одним из них! Никому не заставить умных людей бороться с системой, которая представляется им вполне разумной. Но это не значит, что мы с тобой, — Мик ударил себя кулаком в грудь, — остались у разбитого корыта. Это значит только, что нам нужно думать быстрее, держать глаза и уши открытыми…
Он принял боксерскую стойку: локти согнуты, кулаки сжаты и подняты к лицу, — а затем откинул волосы назад и широко улыбнулся.
— Хорошо тебе говорить, — запротестовала Сибил. — Ты-то свободная пташка. Ты был одним из последователей моего отца — ну и что из того, то же самое можно сказать о многих, кто сидит сейчас в парламенте. Но жизнь падшей женщины кончена. Кончена бесповоротно.
— Вот в том-то все и дело! — Мик раздраженно взмахнул рукой. — Ты теперь работаешь с крутыми ребятами, а мыслишь понятиями уличной девки! Мы едем в Париж, а там тебя ни одна собака не знает. Да, конечно, у здешних фараонов и начальничков есть твой индекс. Но ведь цифры — это только цифры, а твое досье — всего лишь стопка перфокарт. Индекс можно изменить, для этого есть способы. — Он взглянул на изумленное недоверчивое лицо Сибил и широко осклабился. — Да, согласен, в Лондоне твоем драгоценном это не так-то просто. А вот в Париже, под боком у Луи-Наполеона, обстановочка совсем иная! В привольном городке Пари все дела делаются быстро, как по маслу, особенно дела авантюристки с хорошо подвешенным языком и красивыми ножками.
Сибил закусила костяшку пальца, у нее защипало в глазах. Конечно же, это было от едкого дыма калильной лампы — и страха. Новый индекс в правительственных машинах — это новая жизнь! Жизнь без прошлого. Мысль о подобной свободе приводила в трепет. Не столько тем, что значила эта свобода сама по себе, хотя и от этого кружилась голова. Но что может потребовать Мик Рэдли в обмен, за такое-то?
— Ты что, и вправду можешь изменить мой индекс?
— Я могу купить тебе в Париже новый. Выдать тебя за француженку, или аргентинку, или американскую беженку. — Мик скрестил руки на груди. — Пойми меня правильно, я ничего не обещаю. Тебе придется это заработать.
— Ты ведь не дурачишь меня, Мик? — голос Сибил дрожал. — Ведь я… я могу быть очень, особо мила с тем, кто окажет мне подобную услугу.
— Правда, что ли? — Мик глядел на нее, засунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках.
Слова Сибил, дрожь в ее голосе раздули в нем какую-то искру, это читалось в его глазах. Страстное, почти плотское желание, о котором она всегда смутно подозревала, желание… покрепче насадить ее на крючок.