— Мой брат… — выкрикнула она, но от страха не сумела продолжить. Это было хуже, чем петь со сцены, много хуже.
Хьюстон поднял обе руки, полосатое одеяло широко распахнулось и стало похоже на тогу античного героя. Странным образом этот жест успокоил людей, снова переключил их внимание на генерала. Над его головой медленно остановился кинотроп, кубики повернулись раз, другой и замерли, оставив победу при Сан-Хасинто незавершенной.
— В чем дело, юная леди? Что вас тревожит? Скажите мне.
Суровый — и в то же время смиренный — взгляд Хьюстона горел желанием понять и помочь. Сибил схватилась за спинку переднего кресла, зажмурилась и пошла по заученному тексту:
— Сэр, мой брат — в техасской тюрьме! Мы — британцы, но техасцы бросили его в тюрьму, сэр! Они отняли ферму и скот! Они украли даже железную дорогу, на которой он работал. Британскую железную дорогу, построенную для Техаса… — Ее голос сорвался.
Мику это не понравится. Мик будет ругаться. Эта мысль встряхнула Сибил, влила в нее новые силы, заставила открыть глаза.
— Этот режим, сэр, воровской техасский режим… Они украли британскую железную дорогу! Они ограбили рабочих в Техасе и акционеров здесь, в Британии, никому ничего не заплатили.
С исчезновением яркой игры картинок кинотропа атмосфера в театре изменилась. Все обрело некую странную интимность, словно она и генерал оказались каким-то образом в одной рамке, две фигуры на посеребренном дагерротипе. Молодая лондонская женщина в шляпке и элегантной шали с красноречивым отчаянием взывает к старому чужеземному герою; два актера под удивленными взглядами безмолвной публики.
— Вы пострадали от хунты? — спросил Хьюстон.
— Да, сэр! — крикнула Сибил, в ее голосе появилась заученная дрожь. «Не пугай их, — учил Мик, — бей на жалость». — Да, это сделала хунта. Они швырнули моего брата в свою кошмарную тюрьму безо всякой вины, сэр. Мой несчастный брат попал в тюрьму только потому, что он был человеком Хьюстона! На выборах президента Техаса он голосовал за вас! Он проголосовал бы за вас и сегодня, но я очень боюсь, что они скоро его убьют!
— Как звать вашего брата, моя дорогая леди? — встревожился Хьюстон.
— Джонс, сэр, — торопливо крикнула Сибил. — Эдвин Джонс из Накогдочеса, он работал на железнодорожную компанию Хеджекокса.
— Кажется, я помню молодого Эдвина! — объявил Хьюстон, в голосе его звучало удивление. Он сжал трость и гневно нахмурился.
— Слушай, Сэм, слушай! — прогремел низкий голос.
Сибил встревоженно обернулась. Это был человек из «Аргайл Румз» — толстый рыжий актер в бархатном жилете.
— Эти мошенники из хунты прибрали хеджекоксовскую железную дорогу к своим грязным лапам! Хорошенькие дела, и это считается наши союзники! Так-то они отблагодарили Британию за столько лет и защиты, и помощи! — Пузатый актеришка сел.
— Они просто воры и бандиты! — резво продолжила Сибил. Она порылась в памяти, вспоминая роль. — Генерал Хьюстон! Я беззащитная женщина, но вы человек высокого полета, человек великих свершений! Неужели в Техасе невозможна справедливость? Неужели все эти злодеяния так и останутся неотомщенными? Неужели мой несчастный брат сгниет в этом кошмарном застенке, а жулики и тираны так и будут красть нашу британскую собственность?
Но цветистую риторику Мика заглушал нарастающий в зале шум. Сквозь общее одобрительное бормотание прорывались отдельные громкие выкрики; засевшие на галерке мальчишки радостно вопили.
Ну что ж, деньги плочены — надо развлекаться. Может быть, подумала Сибил, кто-то из них поверил в трогательную историю, проникся жалостью. Большинство же просто гогочет и упражняется в остроумии, радуясь нежданному оживлению занудной лекции.
— Сэм Хьюстон всегда был верным другом Британии! — взвизгнула она в поднятые лица зрителей.
Бесполезные слова потерялись в шуме. Сибил прижала руку ко взмокшему лбу. Сочиненные Миком реплики кончились, так что она позволила своим дрожащим ногам подломиться и упала в кресло.
— Воздуху мисс Джонс! — встревоженно громыхнул Хьюстон. — Леди дурно!
Сквозь полуприкрытые веки Сибил смотрела на расплывчатые фигуры обступивших ее людей. Темные фраки и шорох кринолина, тонкие духи, мужской запах табака; кто-то взял ее за руку и стал щупать пульс. Одна из женщин обмахивала Сибил веером, тихонько подкудахтывая. Господи, брезгливо съежилась Сибил, да это же толстая мамаша из переднего ряда. С этим невыносимым масленым видом доброй женщины, исполняющей свой нравственный долг. Ее передернуло от стыда и отвращения. На какое-то мгновение она почувствовала неподдельную слабость, с покорной легкостью погружаясь в тепло их заботы; с полдюжины хлопотунов бормотали вокруг нее, притворяясь — или искренне считая? — будто что-то понимают в таких вещах. Хьюстон же тем временем гремел что-то со сцены, хрипло и возмущенно.