После совещания Фросин вернулся к себе. По директорскому каналу он связался с главком и вновь напомнил об импортной поточной линии, с которой его водили за нос уже три месяца. В Москве еще не закончился рабочий день, а здесь уже наступил вечер. Фросин быстро рассортировал бумаги, выключил настольную лампу и начал одеваться. В дверь постучали и сразу, не дожидаясь ответа, вошли. Фросин раздраженно обернулся, но увидел Василия Фомича и раздражение погасло, не успев выйти наружу.
Василий Фомич совершенно не изменился, заняв место Фросина в сорок четвертом цехе. Да и как, собственно, было ему меняться — цех был настолько же его, насколько Фросина. Вместе они начинали с нуля, обживали просторное гулкое помещение, лихорадочно торопили сборку первых машин, стараясь в то же время не допустить нервозности, пагубной для только еще складывающегося коллектива.
И если Фросин занимался в значительной мере политикой, направлял вкупе с конструкторами развитие нового для завода изделия, то Фомич оставался заземленным, в эмпиреях этих не летал, твердо знал, что нужно делать — и делал. Они неплохо дополняли друг друга — начальник цеха Виктор Фросин и его зам Василий Фомич. А теперь, когда машина пошла в серию, когда Фросину предложили стать заместителем главного инженера, трудно было бы найти более подходящего человека на должность начальника сорок четвертого цеха, нежели Василий Фомич. Некоторые опасения Фросина относительно недостаточной инициативности Фомича не оправдались. Возможно, Василий Фомич набрался-таки от Фросина за время совместной работы, возможно, Фросин не давал ему полностью развернуться, подавлял и оставлял в тени, но Василий Фомич работал, и претензий к нему не было. Он вступил в должность начальника по-фросински, и на эту тему долго хохотал директор, заговорщицки Фросину подмигивая. Василий Фомич начал с того, что переставил местами мастеров, заставил переделать половину наглядной агитации и передвинул в цехе второстепенное оборудование. Доказав таким образом, кто есть начальник, Василий Фомич сурово приструнил разболтавшихся было работников и зажил припеваючи — все время до предела занятый, умело и толково работающий сам и заставляющий работать подчиненных, принимающий своевременные и не дурацкие решения начальник цеха. И сразу оказалось, что цеху только и не хватало суровой воркотни и мрачного юмора нового начальника, и уход из цеха Фросина прошел безболезненно, а этого только и было нужно Василию Фомичу.
— Ты по делу?— в лоб спросил Фросин, перестав застегивать пальто.
— Да нет, домой пошел, дай, думаю, загляну...— пробасил в ответ Фомич.
— Ну ладно, пошли...
Они спустились по гулкой лестнице, миновали проходную с вращающимся никелированным турникетом и пошли рядом — стройный подтянутый Фросин и грузный Василий Фомич.
Зима пришла рано, засыпала, запорошила все снегом. Он лежал плотно, утоптанный многими тысячами ног. Этого было мало — он сыпался сверху, неприметный и легкий, взблескивая в свете фонарей невидимыми кристалликами.
Василий Фомич покосился на Фросина: «Вот, понимаешь, заместитель главного инженера, а никакой солидности. До сих пор в демисезонном пальте бегает. Как, все равно, надеть ему нечего!» Сам Фомич с первым же снегом облачился в драповое солидное пальто с шалевым воротником.
Словно почуяв его взгляд, Фросин повернулся — нет, не мог бы Фомич сказать сейчас, сей момент, глядя в моложавое Фросинское лицо с чужими, распахнуто и неподвижно глядящими глазами, что несолидный Фросин человек. Не такое бывает лицо у несолидного человека, не такие глаза. А Фросин улыбнулся, и лицо ожило, и дошел до Фомича смысл вопроса, и он ответил, подвигав бровями и с расстановкой:
— Да есть у меня предложение, есть... Я вот все думаю — надо бы в «Парус» заглянуть, отметиться. А то вроде как давно там не бывали...
Синим неоном горела вывеска рыбьего кафе «Парус», специализированного, от фирмы «Океан». На бойком месте было кафе, у самой проходной. Давно грозился директор закрыть его, да руки то ли не доходили, то ли коротки были... Во всяком случае, «Парус» процветал, и Фросин с Василием Фомичом свернули к тускло освещенному стеклянному параллелепипеду, прилепившемуся к подножию жилой двенадцатиэтажной башни.
В зал не пошли, остановились у стойки. Фросин показал бармену пальцами. Бармен кивнул, и перед Фросиным с Василием Фомичом, появилось по бутылке пива.
— Для разгону...— буркнул Фросин.
Фомич пил пиво, молчал и сопел. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Пиджак был ему тесен, и на стойку он не мог так небрежно, как Фросин, навалиться — комплекция не та, смешно к стойке пузом прижиматься.
Фомич бывал здесь всего несколько раз. Он вообще редко бывал в ресторанах, а также в барах и кафе. Потягивая пиво, он исподтишка оглядывался — приглушенный свет, блестящие металлические цилиндры светильников, свисающие с потолка. Дерево и кожа. На стенах — чеканка,, набившая оскомину в зубах даже у него, старого шиша Василия Фомича. Не нравилось ему здесь. И публика не нравилась — полно молодежи, совсем пацанов. Пьют и курят, а на стене плакат: «Курить воспрещается». И девки тоже курят. И пьют.
Фросин, не глядя, сказал:
— Не все, конечно, подонки. Хорошие ребята тоже бывают. Культурно, так сказать, отдыхают...
Василий Фомич неожиданно вновь ощутил сложное чувство, которое раньше всегда вызывал у него Фросин. Черт его знает, как все равно мысли читает! Невольно ощущается при этом его превосходство. И всегда у Василия Фомича бунт в душе поднимался, восставало в нем что-то. Чувствовал Фомич себя ничуть не ниже фросина. Во многом он, по логике вещей, должен бы и первенствовать — старше и опытнее все же. Но вот появился новый какой-то штрих, и все вернулось на свои места. Проявлялось это всегда по-разному — и на работе, и по технике, а и то в простом каком-нибудь житейском вопросе, в котором сам бог велел Фомичу первее быть. А временами думалось Василию Фомичу, что невыявленное их соперничество-то и заставляет его не складывать оружия, не пуститься по воле волн, а двигаться, бороться, выходить победителем в борьбе с обстоятельствами и расти. Внутренне — служебный рост всего лишь отражение роста внутреннего.
Парень рядом, крепко уже на взводе, возмущенно завозился, услышав фросинскую реплику. Фросин глянул на него в упор, как на неодушевленный предмет, и так же спокойно добавил:
— Но и дерьма тут тоже, конечно, хватает...
Парень отвел глаза и стих, и Фросин спокойно закончил:
— «Парус» этот давно надо прикрыть, прав Васенька. В обыкновенную пивнушку превратился, даром что музыка играет.