— Он еще совсем малыш, — сказали они, разговаривая между собой.
Они потянулись к нему, обняли и крепко прижали его к себе, а Джонни, сам этого не сознавая, опустился на колени, протянул руки к тому, что лежало в помятых кустах, и заплакал, будто там было что-то такое, за что он мог крепко ухватиться, — утешение, которого у него никогда не было, к которому он так сильно стремился и которое наконец нашел. Его сердце выкрикнуло то, что он не мог произнести, — не высказанную им мольбу, — и они ответили ему:
— Нет, Джонни, мы не покинем тебя. Мы не можем покинуть тебя, Джонни.
— Обещаете? — спросил Джонни. Их голос прозвучал немного грустно:
— Нам незачем обещать это, Джонни. Наша машина сломалась, и починить ее мы не можем. Один из нас уже умирает, а другой тоже скоро умрет.
Джонни не поднимался с колен, слушая эти слова, которые западали ему в самую душу, и проникаясь их значением. Он не мог этого вынести: только что нашел себе друзей, а они умирают!
— Джонни, — сказали они.
— Да, — ответил Джонни, едва удерживаясь от слез.
— Ты не можешь поменяться с нами?
— Поменяться?
— Чтобы доказать свою дружбу. Ты нам что-нибудь дашь, и мы тебе что-нибудь дадим.
— Но…— сказал Джонни, — …но у меня ничего нет…
И вдруг он вспомнил, что есть. Ведь у него был перочинный ножик. Это было немного, лезвие у ножика было сломано, но он ничего больше не имел.
— Это замечательно, — сказали они. — Как раз то, что нам нужно. Положи его на землю, около машины.
Вынув ножик из кармана, он прислонил его к машине, и пока он смотрел на него, что-то случилось, но так быстро, что он и не заметил, как это вышло. Во всяком случае, ножика уже не было, а вместо него на земле лежало что-то другое.
— Спасибо, Джонни, — сказали они. — Ты молодец, что поменялся с нами.
Протянув руку, он взял вещь, которую они дали ему вместо ножика и которая даже в темноте сверкала скрытым огнем. Он стал поворачивать ее в руке и увидел, что это был какой-то драгоценный камень с множеством граней, который весь светился изнутри и горел разноцветными огнями.
Только заметив, как ярко светится этот камень, Джонни понял, что он оставался здесь очень долго и что уже совсем темно. Тогда он вскочил на ноги и побежал, далее не успев попрощаться.
Искать коров теперь уже было поздно, и он надеялся, что они отправились домой сами и ему удастся поравняться с ними и пригнать их в коровник. Он скажет дяде Эбу, что ему трудно было собрать их. Он скажет дяде Эбу, что обе телки вырвались за ограду и ему пришлось загонять их обратно. Он скажет дяде Эбу… он скажет… он скажет…
Он бежал задыхаясь, а сердце у него колотилось так, что оно прямо-таки трясло его. Всю дорогу его преследовал страх, страх из-за ужасного проступка, который он совершил, этого последнего, самого непростительного проступка после всех других, после того, как он не пошел к ручью за водой, прозевал вчера вечером двух телок, держал у себя в кармане спички.
Он не нашел коров по дороге: они были уже в коровнике, — и он понял, что они уже подоены и что он пробыл там гораздо дольше, чем ему казалось.
Поднимаясь в гору по дорожке, ведущей к дому, он весь трясся от страха. На кухне горел свет, и он знал, что они его ждут.
Он вошел на кухню. Они сидели у стола прямо напротив двери, ожидая его. Свет падал на их лица, и лица эти были жестокими, будто высеченными из камня.
Дядя Эб поднялся, высокий, чуть не до потолка, и на его руках с закатанными до локтя рукавами выпятились мускулы.
Он потянулся к Джонни. Джонни попытался увернуться, но дядя Эб схватил его за шею, сжал его горло пальцами, поднял его в воздух и стал трясти с безмолвной злобой.
— Я тебя проучу, — говорил дядя Эб, стиснув зубы, — я тебя проучу, я тебя проучу…
Что-то упало на пол и покатилось в угол, оставляя за собой огненный след.
Дядя Эб перестал его трясти, с минуту постоял, держа его за шею, а затем бросил его на пол.
— Это выпало из твоего кармана, — сказал дядя Эб. — Что это? Джонни попятился назад, мотнув головой.
Он не скажет, что это. Никогда не скажет Что бы ни делал с ним дядя Эб, он никогда не скажет.
Дядя Эб шагнул вперед, быстро нагнулся и поднял камень. Он отнес его обратно, положил на стол и стал разглядывать.
Тетя Эм нагнулась в своем кресле, чтобы поглядеть на него.
— Ну и ну! — сказала она.
С минуту они оба, нагнувшись, разглядывали камень. Глаза их горели, тела были напряжены, они тяжело дышали. Даже если бы в этот момент настал конец мира, они и то бы не заметили.
Затем они выпрямились и, обернувшись, посмотрели на Джонни. От камня они отвернулись, как будто он уже их не интересовал, как будто он сделал свое дело, а теперь уже потерял всякое значение. Что-то с ними случилось — нет, пожалуй, не случилось, а изменилось в них самих.
— Ты, небось, проголодался, — сказала Джонни тетя Эм. — Я разогрею тебе. ужин. Хочешь яиц?
Джонни, проглотив слюну, кивнул головой.
Дядя Эб сел, не обращая никакого внимания на камень.
— Знаешь что, — сказал он, — я тут на днях видел в городе большой складной ножик. Как раз такой, как тебе хотелось.
Но Джонни почти не слышал его слов. Он стоял и слушал — в дом входили дружба и любовь.