— О каких страданиях ты говоришь? Чего я мог бы избегнуть, если б сколол этой твоей заколкой дыру в своей груди? Страдания? Что такое эти «страдания»? Демон, вырвавший из моей груди нечто, меня не пугает. Но если хотя бы одно из этих существ проникнет сюда, ты думаешь, старый чёрт, я смогу пережить осознание того, что я впустил его сюда? Ты думаешь, что я смогу вынести тот факт, что я и только я буду являться причиной тех разрушений, которые нанесёт этот монстр? Вот где будут страдания. Мне жаль тебя. Ты прожил сто семьдесят лет только затем, чтобы прожить как можно дольше. Ты просто дышал, ел, спал и срал на сто лет дольше, чем обычный смертный. И это всё? А зачем нужна твоя никчёмная жизнь? Ты думал, что я смогу, как ты — наплевав на всех, — бессердечно избавляться от собственных бед, игнорируя чужие страдания? Ты думал, что тебе предстоит весёлый спектакль, что я буду мучаться выбором? У меня нет выбора. Ты сделал за меня выбор. Я не могу даже тронуть этой заколки. Никто с той сто-роны больше не пройдёт в наш мир.
Седой Ху не слушал. Он становился всё прозрачнее, покидая это странное междумирье, его морщинистое лицо по-прежнему ничего не выражало. Марко пытался как-то оскорбить его, но потом подумал, что кричит на призрак, от которого остался лишь туманный слоистый след на поверхности сонной ряби.
«Миг искреннего сочувствия искупает долгие века ненависти», — сказал голос Шераба Тсеринга. Марко открыл глаза.Двадцать семь.
Яванский корабль более всего напоминал праздничную корзинку с подарками. Он каким-то чудом удерживался на поверхности воды, Марку казалось, что всё это золотое узорчатое великолепие никак не может обладать плавучестью. Огромный, даже по сравнению с флагманской джонкой покойного Хубилая, он позвякивал тысячами тонких золотых и серебряных чешуек, сияя как украшенная огнями дворцовая башня.
— Как вы поплывёте на этом кошмаре? — улыбнулся Кончак- мерген, глядя, как длинная вереница яванцев, разодетых как попугаи, чинно взбирается по сходням. Улыбка разбила его лицо сотней лучиков. Он сильно сдал, постарел и даже слегка ссутулился.
— Ну уж нет, спасибо, — улыбнулся в ответ Марко. — Эта расписная кадушка слишком нарядна для меня, пойду вслед на Хубилаевой джонке. Яванцы сначала обиделись, что я пренебрёг приглашением, но я сказал, что должен охранять принцессу, а она не может вступить на палубу их корабля, пока не выйдет замуж за их принца.
— Вы здорово придумали с принцессой. Хорошая заложница. Говорят, капризная только.
— Это не я придумал. Это прощальный подарок Великого хана. Тьфу. Теперь уже можно просто сказать — Хубилая. Его последний приказ. Невесту яванского принца должен сопровождать носитель золотой львиноголовой пайцзы, тайный посланец и так далее и тому подобное.
— Да… — задумчиво и с некоторой досадой пожевал седой ус Кончак-мерген, — вчера Темур принял храмовое имя Олджейту-хан. Процедура воцарения завершена. Теперь слова «Великий хан» означают «мелочный злобный пидор».
— Ну, надеюсь, у мелочного злобного пидора всё равно сейчас будет слишком много забот, чтобы думать о такой мелочи, как месть мне недостойному.
— Надеюсь. Говорят, у него память как у слона, а слоны никогда не прощают даже малейшей обиды.
Они замолчали, глядя через плечо друг друга, каждый в свою сторону бескрайнего океана. Дудки и фанфары яванского королевского оркестра выли надсадно и сипло, вызывая что-то похожее на зубную боль.
— Я хотел тебя спросить, сотник, — потупившись, сказал Марко.
— Давно хотел… Скажи, ведь наша машина… Мы сделали её для добра. Мы делали её добрыми руками, с добрыми сердцами, у нас ни одной плохой мысли не было. Шераб Тсеринг остался в моей памяти как самое доброе существо, которое я встречал за всю свою жизнь. Мы нанесли на неё священные знаки, преисполненные достоинства и сочувствия к страданиям живых существ. Но почему же тогда всё вышло так… так скверно?
— Я так вам скажу, молодой мастер. Мы с Тоганом как-то штурмовали один монастырь, где -то в Корё. До нас дошли слухи, что монахи укрывают брата мятежного Чунчхона и ещё несколько человек. Мы надеялись сделать всё очень быстро, но монахи дрались как дьяволы. Осада затянулась на неделю. Тоган рассвирепел и пообещал сжечь всё дотла, если не откроют ворота добровольно. Но они держались, пока хватало запаса пресной воды. Когда храм пал… В общем, у настоятеля были чётки из молочного нефрита, очень ценные. Ни одна бусина не имела ни малейшего изъяна, хотя была почти с голубиное яйцо. Никто никогда не касался этих чёток, кроме монаха, что их сделал, и самого настоятеля, который перебирал их в руках последние полвека. Сам он, говорят, был совершенным монахом. Никогда не нарушил обетов, даже рот его был завешен малой тряпицей, чтобы случайно не вдохнуть живое существо, тем самым причинив ему вред. Так вот… Тоган схватил эти чётки и, крутя над головой, поскакал по улочкам монастыря. И разбивал ими головы монахов как гнилой арбуз. Вот так. Один использовал их на благо живых существ, другой — для убийства святых людей. Виноваты ли в этом сами чётки? Виноваты ли они в преступлении Тогана?