Этим двум мирам суждены не мир, а война. И хотя действие романа происходит не через восемьсот тысяч лет, а в первые годы двадцатого века, масштаб и драматизм событий возросли сравнительно с «Машиной времени». Там путешественник, единственный представитель современного человечества, залетевший в далекое будущее, сравнивал свои утопические представления с явившейся его глазам картиной всеобщего вырождения. Он не волен был вмешиваться в ход событий, — они уже произошли; он появился, чтоб увидеть итог. В «Машине времени» развертывался конфликт ложных утопических представлений и сокрушающей их реальной действительности. Иначе в «Войне миров». Здесь тоже конфликтуют идеи, но здесь еще сталкиваются, чтобы решить — кто кого, два разных мира.
На чьей стороне Уэллс? Двух ответов на этот вопрос быть не может — он горячо сочувствует человечеству и надеется на поражение марсиан. Но это нисколько не значит, что Уэллс — на стороне настоящего, против будущего. Просто у настоящего есть еще возможность преобразоваться в иное будущее, не такое, пример которого показали марсиане.
Этот пример, этот урок был, однако, необходим. Марсиане дали понять людям, как медленно те движутся по пути научного и технического прогресса. Они показали, как страшна бесчеловечность, и заставили задуматься о том, не угнездилась ли она в мире обыкновенном, «нефантастическом». Они показали, наконец, как не хватает современному человеку независимости, достоинства, инстинкта свободы.
Почти за тридцать лет до Уэллса английский писатель Сэмюэл Батлер описал в своем знаменитом сатирическом романе «Эривон» (1871) судьбу людей, попавших под власть машин. Многие, пишет Батлер, не видят в такой перспективе никаких причин для беспокойства. Напротив, они считают, что людям от этого станет только лучше. «Хотя человек для машин будет тем же, что для нас лошадь или собака… — говорят они, — ручному человеку будет житься под благодетельной властью машин куда лучше, чем в теперешнем диком состоянии… И хотя то тут, то там какая-нибудь пылкая душа задумается над своим положением и проклянет судьбу за то, что она не дала ей родиться на свет паровой машиной, основная часть человечества молчаливо примет любой уклад жизни, если только он будет обещать ей лучшую одежду и пищу за меньшие деньги». Уэллс подхватывает мысль Батлера, и в его романе мы найдем блестящие, полные ненависти к раболепному и ничтожному мещанину пассажи, посвященные истории человечества под властью марсиан. Мещанин готов променять свободу и самое жизнь на чистые клетки и питательный корм. Этим ли существом должна гордиться современность?!
И когда Уэллс оставляет Землю человечеству, он отдает ее ему за те возможности, какими оно располагает, а не за то, каким видит его сейчас. Он надеется на преобразования духовные, социальные, политические. Надеется и верит в них.
«Война миров» окончательно упрочила литературную репутацию Уэллса. Бернард Шоу говорил, что это «превосходнейшая вещь, ее невозможно отложить, пока не прочел до последней строчки». Это действительно лучший из фантастических романов Уэллса. Его предшествующие произведения, очень сами по себе значительные и необычные, были основательно подготовлены литературной традицией. «Война миров» была скорее подготовлена творчеством самого Уэллса. При этом мера убедительности этого романа на редкость велика. Показателен такой эпизод. Когда 30 октября 1938 года американское радио передало инсценировку «Войны миров», подготовленную молодым актером и режиссером Орсоном Уэллесом, в стране разразилась паника. Не меньше миллиона из шести миллионов радиослушателей приняло радиопостановку за репортаж о действительных событиях. Это был не единственный случай. Подобная же паника, причем с кровавыми жертвами, вспыхнула в Эквадоре в начале пятидесятых годов во время радиопостановки, подготовленной радио Кито.
«Война миров» была высшей точкой раннего фантастического цикла Уэллса, однако им было создано еще несколько подобных романов. Самым значительным из них был роман «Первые люди на Луне» (1901).
В свое время Гете с горечью писал о том, что человек предназначен ко всеобщему, а жизнь толкает его к частному. Великий просветитель понимал дурные стороны специализации — развивая способности человека в одном строго заданном направлении, она мешает проявиться другим аспектам его личности. Против этой тенденции и выступил Герберт Уэллс. Он изобразил цивилизацию, построенную на резком, биологически закрепившемся разделении функций — как в муравейнике. И члены этого общества больше похожи на муравьев, чем на людей. Это жалкое подобие человека, карикатура на него. Правит же этим обществом безликое рациональное существо, еще больше марсиан напоминающее компьютор — Великий Лунарий. И хотя в нем нет холодной жестокости марсиан, Уэллс по-прежнему убежден, что мир без живой человечности, мир бесчувственный и бездуховный не должен существовать. Объемлющий своим разумом весь лунный мир, постигший законы вселенной, Великий Лунарий не менее карикатурен, чем любой из его муравьиноподобных подданных.