Произошло ли что-нибудь?.. На мгновение у меня мелькнула мысль, что все мои теоретические предположения ошибочны. Я посмотрел на часы. Мгновение назад, как мне казалось, часы показывали десять с небольшим, теперь – около половины четвертого!
Я вздохнул и, сжав зубы, обеими руками надавил на рычаг-отправитель. Я почувствовал толчок. Лаборатория стала туманной и неясной. Вошла миссис Уотчет и, по-видимому, не замечая меня, помчалась к двери в сад. Для того чтобы пройти комнату, ей понадобилось, вероятно, около минуты, но мне показалось, что она пронеслась с быстротой ракеты. Я надавил рычаг до отказа. Сразу наступила темнота, как будто потушили лампу, а в следующее мгновение уже рассвело. Я неясно различал лабораторию, которая становилась все более и более туманной. Вдруг наступила ночь, затем снова день, снова ночь и так далее все чаще и чаще. У меня шумело в ушах, и странное смутное ощущение падения стало сильнее.
Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений путешествия по Времени. Чтобы понять меня, их надо испытать самому. Они удивительно неприятны. Вы испытываете чувство, как будто мчитесь куда-то, беспомощный, с головокружительной быстротой! Предчувствие ужасного неизбежного падения не покидает вас…
Пока я мчался таким образом, ночи сменялись днями, подобно взмахам черных крыльев. Скоро смутное ощущение окружающей меня лаборатории внезапно исчезло, и я увидел солнце, каждую минуту делающее прыжок по небу от востока до запада и каждую минуту отмечающее новый день. Я решил, что лаборатория кругом меня уничтожена, а я очутился под открытым небом. У меня было впечатление, что здесь что-то строится, но я мчался по Времени слишком быстро, чтобы замечать подробности. Самая медленная из улиток мчалась для меня слишком быстро.
Мерцающая смена темноты и света была очень мучительна для глаз. В секунды потемнения я видел луну, которая быстро пробегала по небу, меняя свои фазы от новолуния и до полнолуния, видел слабое мерцание бежавших за нею звезд. И вот, когда я продолжал мчаться таким образом со все увеличивающейся скоростью, день и ночь слились наконец для меня в одну непрерывную серую пелену; небо окрасилось в ту удивительную синеву, приобрело тот чудесный оттенок, которым отличаются ранние сумерки; метавшееся солнце превратилось в одну огненную полосу, блестевшую дугой с востока до запада, а луна – в такую же полосу слабо струившегося света. Я уже не мог видеть звезд и только изредка замечал то тут, то там более яркие круги, опоясавшие небесную синеву.
Расстилавшийся вокруг меня пейзаж был смутен и туманен. Я все еще находился на склоне холма, на котором и сейчас стоит этот дом, и вершина холма подымалась передо мною серая и неясная. Я видел, как деревья вырастали подобно клубам дыма: то желтеющие, то зеленеющие, они, мелькая, росли, расширялись и исчезали. Я видел, как появлялись огромные великолепные здания и снова исчезали, как сновидения. Вся поверхность земли изменялась на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблатах, отмечавшие скорость машины, вертелись все быстрей и быстрей. Скоро я заметил, что полоса, заменившая солнце, отклонялась то к северу, то к югу – от летнего солнцестояния к зимнему, – показывая этим, что я пролетал более года в минуту, и каждую минуту белый снег покрывал землю и сменялся яркой зеленью весны.
Первые неприятные ощущения полета стали уже не такими острыми. Они перешли в какое-то истерическое упоение. Я замечал странное качание Машины, но не мог понять причины этого. В голове моей был какой-то хаос, и я в припадке безумия бросил себя в будущее. Я не думал об остановке, не думал почти ни о чем другом, кроме своих новых ощущений. Но вскоре эти новые ощущения сменились любопытством, смешанным со страхом.
«Какое удивительное развитие человечества, какие чудесные достижения прогресса сравнительно с нашей зачаточной цивилизацией, – думал я, – могут открыться передо мною, если я взгляну поближе на смутный и мелькающий мир, мчащийся и изменяющийся перед моими глазами!»
Я видел, как вокруг меня подымались огромные здания чудесной архитектуры, гораздо более величественные, чем здания нашего времени, но они казались сотканными как будто из мерцающего тумана. Я видел, как склон этого холма покрылся пышной зеленью, неизмеримо богаче нашей, и она оставалась на нем все время без зимних перерывов. Даже сквозь дымку моего смутного состояния окружающая местность показалась мне удивительно прекрасной. И я почувствовал желание остановиться.
Риск остановки заключался в том, что я мог найти пространство, необходимое для моего тела или моей Машины, уже занятым. Пока я с огромной скоростью мчался по Времени, это почти не имело значения: я находился, так сказать, в разжиженном состоянии, подобно пару, скользил в промежутках встречающихся веществ. Но остановка влекла за собой втискивание меня молекула за молекулой в то, что находилось на месте моей остановки. Атомы моего тела должны были войти в такое близкое соприкосновение с атомами окружающей среды, что между теми и другими могла произойти сильная химическая реакция – возможно, огромный взрыв, который отправил бы меня вместе с моим аппаратом по ту сторону всех возможных измерений, в Неизвестность. Эта перспектива не раз приходила мне на ум, пока я изготовлял Машину, но тогда я считал, что это неизбежный риск – один из тех, от которых не может избавиться человек! Теперь же, когда опасность стала неминуема, она уже более не представлялась мне в таком розовом свете. Дело в том, что полная новизна окружающего, утомительное колебание и дрожание машины, а главное, ощущение непрерывного падения – все это незаметно действовало на мои нервы. Я говорил себе, что уже больше не смогу никогда остановиться, и вдруг, в порыве самопротиворечия, тотчас же решил это сделать. Как нетерпеливый глупец, я надавил рычаг, в то же мгновение Машина перевернулась, и я стремглав полетел в пространство.