— Я завтра поеду с утренним и привезу его, — сказал Парамонов.
Мать посмотрела в сторону ремонтников, свернула красный флажок, засунула в чехол, вытащила желтый.
— Путь свободен, — сказала она, не глядя на машиниста.
— Сердитая у тебя мать-то, — заметил Парамонов.
Сережа ничего не ответил, только носом шмыгнул и
отвернулся.
— Зачем вы так? — укоризненно взглянула на Парамонова мать. — Куда-то к чужим людям... Да я всю ночь глаз не сомкну. Он ведь один у меня.
— Не забудь, ты теперь не серенький — Сергей, — сказал мальчику на прощание машинист и снова с серьезным видом пожал маленькую руку. — Мы еще с тобой, тезка, прокатимся!..
— Вы... вы ведь никогда тут не останавливаетесь, — изо всех сил крепясь, чтобы не заплакать, проговорил Сережа.
Он весь вечер дулся на мать: в кои веки на разъезде остановился пассажирский, и она не разрешила прокатиться на паровозе... Единственно, что его утешило, то, что разговаривал с самым настоящим машинистом!
Мать была задумчива. Подоив коз, заперев кур в сарае, подошла к комоду, на котором стояла в железной рамке фотография Сережиного отца, и долго смотрела на нее. Глаза у нее были грустные-грустные.
Поправляя одеяло сыну, она поцеловала его в лоб и сказала:
— Он ведь пошутил, Серенький...
— Сергей я, — пробурчал сын, отворачиваясь к стене.
Мать у Сережа еще совсем молодая, ей нет и тридцати. Невысокая, ладная, с живыми глазами, длинными волосами, которые она сворачивала на затылке в клубок и прятала под косынкой. Когда-то она была веселой, любила поболтать с подружками, но после трагической смерти мужа — он работал на станции сцепщиком и попал под поезд — сильно переменилась: стала молчаливой. И редко теперь на ее осунувшемся лице появлялась прежняя веселая улыбка. Тяжело ей стало на людях, и, когда подвернулось место путевого обходчика на пустынном разъезде, она сразу согласилась. И вот уже четвертый год живут они тут одни.
Иногда приезжает со станции Сережина бабушка. Привезет гостинцев, игрушек, поживет неделю-две и уезжает домой. «Как вы тут в глуши можете? — удивляется каждый раз она. — Без людей-то? Я бы не смогла так. Пожалуй, пожила-пожила да и завыла на луну по-волчьи...».
И все-таки что-то в их жизни переменилось с тех пор, как остановился па разъезде пассажирский. Случалось раньше, увлекшись игрой с Лайкой или сооружая в ближнем лесу шалаш из сухого лапника, Сережа забывал про пассажирский и даже головы не поднимал, когда он проносился мимо разъезда, а теперь в 17.05 всегда стоял на посту у будки рядом с матерью и встречал Парамонова. Правда, машинист водил состав через день. По четным числам. По нечетным ездил другой, всегда перепачканный в мазуте, но веселый, улыбающийся. Когда он смотрел в окно, тоже кивал матери, Сереже, улыбался и иногда кто-то кричал, но ветер и шум заглушали его слова. Сереже нравился этот молодой чумазый машинист, но Парамонов — больше.
Сережа лежал па опушке леса и смотрел вверх. Огромные сосны расступились, и в неровном ярко-синем квадрате неба опрокинутой дынной коркой смутно желтел бледный месяц. Прошелестел вверху ветер, и с тихим шорохом посыпались иголки. Пошел сосновый дождь. Их много было в осеннем лесу: березовый, сосновый, осиновый и даже паутинный! Больше всех нравился Сереже сосновый дождь. Высоченные деревья начинали на ветру негромко шуметь и просыпать сухие иголки. Они шуршали в ветвях, как дождевые капли, и неслышно струились на седой мох. И если сквозь ветви пробивался солнечный свет, то иголки и впрямь напоминали дождевые капли, только длинные, золотистые.
Березовый дождь падает еще тише. Листья-капли ярко-желтые с розовой окаемкой и летят до земли гораздо дольше, чем сосновые иголки. Когда идет березовый дождь, кажется, будто с неба спускаются сотни красивых бабочек.
А осиновый дождь хорошо смотреть при закате солнца. Осиновые листья нежно-красные и летят вниз по мудреной спирали. Подставишь ладошку, думаешь, большая алая капля опустится в нее, ан нет, просвечивающий лист обязательно вильнет в сторону, проскользнет мимо.
Паутинный дождь бывает очень редко, обычно в тихую солнечную погоду, когда верхний ветерок чуть слышно раскачивает вершины. Прозрачно-голубые паутинки появляются неожиданно и летят медленно, иногда даже глазу не видно. Идешь по лесу, и вдруг твоего лица коснется что-то нежное, невесомое. Махнешь рукой и увидишь голубоватую нить....
Пронесся над соснами ветер, и снова стало тихо. Кончился сосновый дождь. Последняя иголка бесшумно спланировала мальчику на голову. Воткнулась в густые соломенные вихры, но он и не заметил. Мальчик думал о Парамонове. Каждый день грохочут мимо разъезда товарные и пассажирские поезда. И обязательно кто-нибудь выглядывает из паровоза: машинист, помощник или кочегар. Мелькнет чужое незнакомое лицо и исчезнет, точно так же, как лица пассажиров за пыльным вагонным стеклом. А вот усатое неулыбчивое лицо машиниста Парамонова запомнилось и нет-нет снова возникало перед глазами Сережи, чем-то тревожило сердце. Растопырив пальцы, долго разглядывал свою маленькую испачканную смолой ладонь. Это ее осторожно пожал своей ручищей Парамонов. Сережа верил, что он прокатил бы его на паровозе до самого города, а ранним утром высадил па разъезде. Ведь путь еще до конца не отремонтировали.