— Скоро мне на дежурство, товарищ нарядчик?
— Вызовем, вызовем, — отвечал тот, не отрываясь от своих бумаг, едва взглянув на молодого помощника машиниста.
А Володя не уходил. Он смотрел сквозь окошко на огромную, во всю стену, заветную доску. Он искал среди сотен разноцветных пластинок только одну с надписью: «Чеботарев В. А.». Она отчетливо представлялась ему.
Так же как пластинки всех помощников, она будет окрашена в зеленый цвет, а фамилию выведут печатными буквами белой краской. Ему не терпелось увидеть ее собственными глазами. Увидеть в графе: «На маневрах», «На отдыхе» или лучше «В поездке», да в конце концов в любой графе, но только бы кончилась эта неопределенность. Прошло столько дней, а ничего не изменилось. Не передумали бы там…
Но спустя неделю на свой обычный вопрос Володя вдруг услышал:
— А-а, Чеботарев! Собирайся, парень, в четыре часа ночи поедешь. До Чулымской резервом, а обратно поезд возьмете. Держись, брат!
Владимир и обрадовался и испугался. Не простое дело — сразу с поездом. Почему это так решили? Хотя иногда бывает. То ли заболел старый помощник, то ли нарядчик плохо людей распределил, но поезд надо вести, а помощника нет. Значит, посылают первого свободного человека.
Надо бы спросить, кто машинист, номер паровоза, но Владимир стоял и смотрел на нарядчика, пока кто-то не оттеснил его от окошка. Он поспешил к выходу.
— Смотри, отоспись хорошенько, Чеботарев! — вдогонку крикнул нарядчик.
— Да, да, обязательно, — отозвался он, ускоряя шаги. Володя все рассчитал точно. Чтобы уехать в четыре, надо явиться к двум и не торопясь приготовить паровоз. Поэтому спать придется лечь в шесть вечера.
Придя домой, безразличным голосом сказал матери:
— Надо бы сундучок уложить, ночью ехать.
Вместе с нею старательно укладывал продукты, хотя сами по себе они его интересовали мало. Когда все было собрано и сундучок отставлен к стенке, Володя приготовил рабочий костюм. Собственно, костюм был давно приготовлен, он просто снял с гвоздя штаны и тужурку, потрогал их руками, осмотрел и повесил на место.
Потом мать ушла, а он несколько раз открывал сундучок, проверяя, не забыл ли чего. Но все было на месте.
Спать лег, как и хотел, ровно в шесть. Но заснуть не мог, видно, потому, что в доме еще никто не ложился. Правда, раньше ему случалось укладываться первым, и он тут же засыпал, но сегодня, наверное, сильно шумели. Когда легли все, ему опять не спалось, но это и понятно: разве уснет человек, когда перебили сон…
А потом у него нашлось занятие: он стал ждать рассыльного. Он прислушивался к лаю собаки во дворе, к шагам на деревянном тротуаре под окнами, к звукам на улице.
Он хорошо знал, что рассыльный придет, но на всякий случай решил на него не полагаться, а следить за временем, чтобы не проспать. Теперь то и дело поднимался, шел на кухню, где висели ходики. Но и с ними что-то случилось. Последний раз смотрел на циферблат с полчаса назад, а стрелка передвинулась только на семь минут.
Он снова лег, твердо решив не подниматься до прихода рассыльного и немного поспать. Но теперь ему не спалось, видно, оттого, что уже скоро вставать.
Шорох под окном послышался совершенно ясно. Володя затаил дыхание. И вот — осторожный стук палочкой по стеклу… Он продолжал лежать не дыша, не шевелясь. Стук повторился. Чуть-чуть громче.
— Кто там? — раздался голос матери.
— Помощнику Чеботареву Владимиру в поездку на четыре ноль-ноль, — послышалось с улицы.
— Володя… хорошо, хорошо, сейчас, — невпопад отвечала она, не зная, то ли будить Володю, то ли самой говорить с рассыльным. Быстро поднялась с постели, зажгла свет на кухне.
— Вставай, Володя! — позвала громко.
— А? Что? — будто спросонья отвечал он. — А сколько сейчас времени?
— Половина второго, ехать в четыре, поднимайся.
— Вот еще, рано как вызвали, вполне мог еще полчасика поспать, — недовольно бормочет он, и так, чтобы мать слышала.
— Сколько спать можно! — удивляется она. — Ведь в шесть часов лег.
Володя ничего не говорит больше. Он деланно зевает, по одевается быстро. Два ряда металлических пуговиц блестят на тужурке.
Наступает торжественный момент. Небрежно поднимает сундучок, смотрит, хорошо ли закрыта крышка на щеколду, и солидно говорит:
— Ну, я пошел, вернусь, наверное, завтра к вечеру…
Он идет с сундучком по деревянному тротуару, и гулко стучат ослабшие на гвоздях доски. То ли от ночной прохлады, то ли от возбуждения он вздрагивает. Отчетливо слышны паровозные гудки.