— Правильно, — одобрительно кивает головой преподаватель.
— Приступаем к логарифмированию, — так же бодро продолжает Виктор.
Оказывается, логарифмировать нельзя. Оказывается, в числителе многочлен. Надо сначала преобразовать его. Как это сделать, он не имеет даже отдаленного представления… И для чего это надо делать, тоже непонятно. Его вполне устраивает и многочлен. И какой там многочлен, когда всего х2—у2. Ему говорят, что это просто формула. Он и сам видит, что это формула. И что же?..
— Вы совсем ничего не знаете, садитесь.
Обиженный, понуро идет на место. Раскатисто звенит звонок.
На втором уроке Виктор спокоен. Теперь преподаватель уже не спросит с места, не вызовет к доске. Можно продолжать «Историю локомотива», Вчера прервал на самом интересном месте.
Урок в разгаре. На коленях — книга. Виктор незаметно, беззвучно листает страницы, ищет, где остановился. Вот смешная выдержка из «Горного журнала». Он уже читал ее, но снова пробегает глазами.
Первая авария на транспорте. Паровоз наскочил на телегу с маслом и яйцами. Против паровоза поднята страшная кампания. Стефенсон изобретает гудок, чтобы предупреждать о движении поезда. Противники паровоза совсем обнаглели…
Идет урок. Кто-то отвечает, кто-то рвется к доске, кто-то трепетно ждет своей участи. Виктор далек от всего этого. Он не замечает, как поглядывает на него преподаватель, не слышит, как наступает тишина. Настороженная тишина перед вызовом очередной жертвы.
…«Железные дороги помешают коровам пастись, куры перестанут нести яйца, отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц, сохранение фазанов и лисиц станет невозможным, дома близ дороги погорят, лошади никому не будут нужны, овес и сено перестанут покупать…»
И в полной тишине настороженного класса Виктор громко хохочет.
— Выйдите за дверь!
Да, это ему. Он даже пригнулся. Преподаватель гневно повторяет свое требование.
Тихо и пустынно в коридоре. Как не сообразил захватить книжку?! Теперь за ней не вернешься… Ужасно неприятно одному в пустом коридоре. В классах идет жизнь. За этими дверьми смех. А вот здесь слышен только голос преподавателя. Должно быть, объясняет новое.
Побродив по коридору, Виктор спустился вниз. Над стенными часами, под самым потолком — звонок. Подвел сегодня, чертов звонок. Висит себе, как святой. А сколько людей сейчас думают о нем, ждут его. До конца урока одиннадцать минут. Человек десять во всех классах успеют получить «неуды». В среднем по одному «неуду» в минуту. Сколько нежданного счастья может принести этот бездушный звонок. И как это просто. Повернул выключатель — и готово: ни одного «неуда».
Какой-то толчок, вспышка безрассудной удали и звон раскатисто понесся по этажам.
…Кто-то растерянно смотрел на часы, кто-то пытался удержать на месте людей. Но велика и непререкаема, как государственный закон, сила звонка. Ринулись в коридоры веселые потоки. Не удержать их.
Виктор и шагу не успел сделать, как подлетела к выключателю сторожиха.
— Ах ты, беспризорник проклятый, погибели на тебя нету! — кричала она, потрясая кулаками.
Прокатилась по телу и хлынула к горлу горячая волна, захлестнула дыхание. Виктор размахнулся, но какая-то не его, чужая, сила будто схватила за руку.
— У-у, старая… — слово вырвалось отвратительное, страшное, и уже не вернуть его.
Женщина зажмурилась, зажала ладонями уши…
Теперь его исключают. Все об этом знают. Ждут педсовета, который только формальность. Они думают, что он пойдет просить. Никуда он не пойдет, никого умолять не собирается. Жаль, конечно. Не хватило выдержки. Но все равно ни одного слова нотаций выслушивать не будет. Их дело — исключить, а поучать хватит. По самое горло сыт поучениями. И никаких извинений у нее просить не будет. Пусть не лезет.
К начальнику его вызвали вечером. Ни за что не пошел бы, не будь это Николай Кузьмич. Хороший он человек, только очень навязчивый. Виктор все время у него в долгу. То путевка в Ленинград или день рождения, то премия за производственную практику и лучшее место в общежитии, и еще, черт знает сколько всяких поощрений. Постоянно чувствуешь себя обязанным ему.
Виктор хорошо знал, что ждет его в кабинете начальника. Николай Кузьмич не повысит голоса, не скажет грубого или обидного слова. У него будет даже виноватый вид; ничего больше он сделать не может. Посоветует, как дальше жить, на прощание подаст руку. Чего доброго, еще покраснеет. И все это будет нестерпимо, и не будет возможности его не слушать.