Капитан Арктика поднимает глаза; видит, что все, все, все смотрят на него, ждут ответа. Схиигумен несколько удивлён, что ответ не дан сразу, как бывает всегда, что архангел так долго что-то там высматривает подо льдом. Госпожа, чувствуя нерешительность возлюбленного, осеняет его крестным знамением, Фефил замечает это и начинает удивляться сильнее. Когда юнга от напряжения и нетерпения с каким-то нелепым писком подпрыгивает и закусывает кулак, благочиние оказывается нарушенным уже совсем явно, иноки понимают, что что-то идёт не так, но несуетно продолжают ждать, не подавая повода усомниться в незыблемости заведённого с древности строгого порядка.
Между тем, улыбаясь то глазами, то ртом, архангел всё молчит.
— Не знак ли это молчание? Не гнев ли свой изливает Господь безмолвием посланного к нам? — невольно приходит на ум схиигумену.
Его тревога, хоть и сдержанная твёрдым характером, доносится до братии. Николай переступает с ноги на ногу, Зосима теребит вериги, безликие переглядываются, Сергий поворачивается на восток.
Чтобы вывести из неловкого уже положения себя и всех, отец Фефил повторяет — такое случается впервые — священный вопрос:
— Кому ныне Бог?
— Не положено дважды вопрос задавать по обычаю. Но и молчать по обычаю не положено. Неправильно дело идёт, не туда, — одинаково и одновременно размышляют Пётр и Юнг.
— Кому спасение? — завершает вопрос схиигумен.
— Экипажу подводной лодки «Курск», ста восемнадцати отважным морякам. Мученикам и героям. Им спасение. Пусть восстанут с морского дна, пусть воскреснут. Молитесь, отцы! — отвечает капитан Арктика.
— Ой, — вскрикивает Госпожа.
— Нуууу, — нагло нукает Юнга.
— Правильно, капитан! — вырывается у Волхова.
— Неправильно, капитан! — презрев приличия, каркает с корабля разочарованный попугай.
Жёлтый обхватывает лапами голову.
Фефил поражён и ответом архангела — никто никогда не просил о воскресении — и неподобающим поведением ангелов, которые должны по обычаю во время церемонии лишь почтительно склоняться и не открывать своих мыслей.
— Что же это такое! — расстроенно думает Фефил, но спрашивает холодно и торжественно, пытаясь удержать происходящее в границах пристойности, только то, что спросить требует обычай: — Отчего же им? Отчего же не другим? Разве мало на свете других, кому больно?
— Всякая боль — боль, — уже без паузы, заученно и даже как будто торопясь, как будто спеша поскорее покончить дело, возражает капитан.
Святой отец чует эту суетную спешку, хмурится:
— Воскресить просишь? Не ослышался я?
— Воскресить прошу, — подтверждает капитан.
— Не чрезмерного ли просишь?
— Кто меру знает? Ты? Я? Бог знает.
Давно, долго служит Фефил, но не припоминает ни таких слов, ни таких поступков. Он вглядывается в архангела и ангелов требовательно и искательно, ожидая чего-то от них, что разъяснит или исправит невозможное положение, вернёт к заведённому с допамятных эпох порядку, восстановит благочиние. Капитан, однако, опять вперяется в лёд волглыми глазами, ангелы же так смущены, что кажется, готовы на новые выверты и несуразности. Ничего путного не дожидается схиигумен и произносит:
— Аминь!
После этого тихого слова содрогается океан. Принесённая восточным течением трёхмерная чёрная тень зависает в миле от священного айсберга. Напрягается и — бьётся снизу об лёд. Удар так ужасен, что даже Арарат покачивается, покрывается грозой и громом. Лёд трещит, трескается, из трещин хлещет вскипевшая от удара вода.
Тень, отступив почти до самого дна, разгоняется, разлетается и ещё раз таранит узорчатую лазурную твердь. Ледяные осколки, искристые брызги взмывают гремящими кучами выше монастырских стен; лёд океана бугрится, взрывается, вода из-под него ревёт и рвётся на шипучие вихрящиеся куски, рвётся вверх. Лёд и вода смешиваются вверху со свечением крестов и куполов в пурпурную одноцветную радугу.
Под эту высокую радугу как под триумфальную арку, в бурлении света и воды, во взрывах льда, в оглушительном грохоте рухнувшего воздуха вплывает из глубины, выступает из собственной чёрной тени торжественно и грозно легендарная могучая субмарина. Это — «Курск».
Из вспоротой боевой махиной тишины сыпятся, возвращаются в мир все привычные звуки: слышатся ветер и ястреб, и трепет флага над Арктиком.
Вода оседает и успокаивается в пробитой полынье, только белёсый туман остаётся медленно клубиться над ней; сквозь туман виден великий крейсер: гребной винт обмотан длинной липкой тиной, из расшибленного носа изливается горькая морская пена, широкие ожоги ржавчины и неподвижные стаи растопыривших шипы морских ежей опоясывают в нескольких местах прочный корпус. Крейсер красив страшной красотой израненного неукротимого воина. Его капитан, такой же внушительный, появляется у ограждения рубки; за ним на верхнюю палубу один за одним выходят моряки. Они мертвы; из-под фуражек и бескозырок, из рукавов кителей и бушлатов струится вода, замерзая на полярном морозе, покрывая лица и руки зеркальной коростой. Они строятся в две шеренги, командир командует «смирно!»; строй натягивается как стальная струна. Подводники смотрят на ангелов и монахов с требовательной надеждой, суровой мольбой. Серебряный ястреб на триумфальной радуге, распахнув воинственно крылья, победно кричит.
Архангел подзывает Волхова и Юнга, отдаёт краткий приказ; те бегут обратно на Арктик, там проворно скачут с мачты на мачту, поднимают приветственные вымпелы и флажки; монахи кланяются морякам, живые встречают мёртвых.
— За них просишь? — спрашивает схиигумен, кивая на «Курск».
— За них, — отвечает капитан Арктика.
— Дело новое, неслыханное, — от волнения прозрачная кожа о. Фефила слегка алеет.
— На всё Его воля, — шепчет архистратиг.
— Так. Так. Помолимся, братия, о воскресении славных моряков, — поворачивается Фефил к братии, приглашая их взойти на вершину Арарата и оттуда пропеть в небо Господу прошение архангела.
Иноки, смиренно крестясь, тянутся за ним, бредут медленно в гору.
— Что ты наделал, капитан! — всё-таки не удерживается от упрёка солидный и рассудительный обычно медведь. — Что ты наделал!
— Как тебе не стыдно! Постеснялся бы хоть при мёртвых! — набрасывается на медведя Госпожа.
— Да ты же точно так же думаешь! — огрызается Жёлтый.
— Приказы надо выполнять.
— Мне никто не приказывал молчать!
— Голосовать надо было в тот раз правильно, а что теперь причитать!..
Пока они продолжают в таком духе, капитан Арктика стоит как стоял, прикрыв глаза, не замечая ссоры своих соратников.
Но схимонахи всё слышат, останавливаются, глядят с недоумением на бранящихся ангелов.
— Нехорошо, — шепчет Фефил.
— Нехорошо, — вторит один из безликих.
— А это кто там? — показывает книгой далеко на юг Николай.
— Где? — щурится схиигумен, понимая, что всё сегодня не так, не быть уже, видно, никакому благочинию; не случилось бы какого окончательного конфуза, а то и бесчестья!
— Там, там, — тычет в юг Николай.
— Кого-то, кажется, черти несут, — посмотрев куда надо, кричит со звонницы отец Пётр.
— Черти? Чертей нам ещё не хватало! В такой-то день! По грехам, по грехам нашим! — сокрушается Фефил.