Страна продолжала меняться. Делала она это молниеносно. Год засчитывался за три. Книги Кастанеды, растворимые лимонады «Invite», путч-93, рубашки из флуоресцирующей материи, группа «Иванушки-International», пирсинг, междометие «Йоу!»… к середине десятилетия собственной крышей обзавелись даже бабушки, торгующие у метро горячими булочками.
Один мой приятель как-то под утро возвращался домой и в темной парадной встретил паренька, который спросил, не Лешей ли зовут приятеля. У паренька были черная куртка, черные брюки, черная шапочка, черные ботинки… просто паренек.
Мой приятель рухнул на колени, достал паспорт и зарыдал:
— Я не Леша… я Миша… честное слово!., не убивайте…
К середине 1990-х первый в стране техноклуб «Туннель» превратился в то, во что и должен был превратиться: в чумазую дыру, набитую ПТУшниками и невменяемыми от допингов бандитами. Олег предпочитал ходить не туда, а в пижонский «Планетарий». Он зарабатывал столько, что мог позволить себе не экстази, а реальный кокаин.
Обо всем, что считалось модным и чем, в отличие от меня, занимался Олег, теперь можно было прочесть в русскоязычных глянцевых журналах. Иногда мне удавалось наскрести денег и купить такой журнал. Иногда я встречал там статьи об Олеге.
Если бы даже редактора журналов решили написать обо мне, то про меня в те годы было нечего написать, как нечего написать про бульдозер на свалке, который сегодня… как и годы назад, продолжает вгрызаться в груды мусора… рыть свои ненужные туннели… у которого никогда ничего не меняется.
У Олега все менялось постоянно. Встречая его, я узнавал, что он только что вернулся с Ибицы… или из Индии, где пробовал гашиш и жил в общине одного из местных богов… подружек он менял постоянно… рубашки и обувь — тоже.
Олегу все давалось очень легко, и меня слегка удивляли его темпы. Сколько бы я ни зарабатывал, мне никогда не удавалось жить вот так. Впрочем, возможно, дело было в том, что я женат. В середине 1990-х иметь семью было очень дорогим удовольствием.
Олег доверял своему телу, и тело не подводило: доставляло хозяина именно туда, где стоило находиться. Единственное, чего немного смущался Олег: того, что ни разу в жизни не был в Казантипе.
Журналы утверждали, что до того самого дня, когда будет проведена первая рейв-party на Луне, Казантип останется наиболее модным местом на нашей планете… а вот Олег там не бывал.
В тот момент, когда империя СССР уже гнила, корчилась в агонии, но не желала сдаваться, на мысе Казантип (Азовское побережье Крыма) было решено построить атомную электростанцию. Корпус для реактора возвести успели, но больше не успели ничего.
Первыми на место наткнулись серферы. Вслед за ними приехали длинноногие и большеротые девочки, любительницы загорать без лифчиков, а там, где есть такие девочки, не могли не начаться танцы.
В 1990-х Казантип превратился в рейв-фест континентального масштаба. Три круглосуточно работающие танцпола. Сто пятьдесят тысяч красивых и молодых посетителей. Главная вечеринка в пустом и громадном ядерном реакторе.
Украинские продавцы допингов паковали чемоданы и, плюнув на богатенькую киевскую клиентуру, приезжали сюда, а уезжали уже миллионерами.
Летом-98, еще до дефолта, Олег неведомым мне способом заработал кучу денег и купил квартиру. Туда он первый раз в жизни пустил пожить более или менее постоянную подружку.
Едва въехав, подружка начала ныть, что хочет в Казантип. Он не возражал съездить… против того, чтобы съездить на Средиземное море или Южный полюс, он тоже не возражал.
Отстояв в многочасовой очереди, подружка принесла в их квартиру железнодорожные билеты на поезд до Феодосии. Поезд отходил в пять утра. Накануне вечером они сообразили, что вещи не собраны, и бросились паковаться: ее джинсы, его футболки, сигареты, плавки…
Был июль, стояла духота. Они выскочили из дому купить «коки». На этом сборы были вроде бы окончены, можно было выпить по бутылке холодного пива.
Когда совсем ночью они приползли домой, было ясно, что если они сейчас уснут, то к едрене-фене проспят поезд. Чтобы не отключиться, подружка лежала в ванной с холодной водой, что-то читала. Может быть, телефонный справочник.
Олег более или менее протрезвел только к украинской границе. Он лежал на верхней полке, а под ним очкастый ребенок вслух разгадывал умные кроссворды.
На подъезде к Харькову, первому большому украинскому городу, по вагонам стали ходить менятели валют. Железный пол грохотал под их шагами. Курортники волновались и вытаскивали из лифчиков рубли и доллары.
Украинские деньги и назывались гривны. Сориентироваться в курсе не получалось. Олег все равно поменял на пробу $20, купил у украинских старушек вареной картошки, потом прикинул, сколько это будет в рублях, и решил, что дешевле было бы сходить в ресторан где-нибудь на Невском.
Воздух в вагоне был расплавленным. На какой-то станции Олег приобрел русскоязычную газету и весь день читал ее от начала к концу и от конца к началу.
Подружка злилась на него и один раз спросила:
— Да что с тобой, параноик?
Он не стал отвечать. Он закрыл глаза, полежал и побрел сполоснуть лицо в мокрый чугунный туалет. Глядя в зеркало, подумал, что, может быть, чтобы прийти в себя, стоит уговорить девушку сделать в уборной секс… а может быть, не стоит.
Таксисты на вокзале в Феодосии выглядели так, будто прикидывают: угостить вас коксом или ткнуть ножом? Девушка пыталась договориться с ними, бегала и суетилась. Олег сидел на газоне и курил. У него болела голова. На хрена они сюда приперлись?
Цену поездки до Казантипа водители называли в непонятных гривнах. Сошлись на $15.
Всю дорогу Олегу хотелось то ли пива, то ли кофе. Еще хотелось свернуть подружке шею. Он в уме считал свои деньги и прикидывал, сколько же здесь стоит хорошенько напиться.
Потом они приехали.
— Что это?
— Это Щелкино.
— Отличное место. А где Казантип?
— Это и есть Казантип.
— Да?
Щелкино выглядело так, как только и может выглядеть место с таким названием. Часов до двух они искали, где остановиться. То есть они шли по улице, а к ним подходили аборигены и за рукав тянули с собой, обещали роскошное жилье и даром, а потом каждый раз оказывалось, что им предлагают поселиться в картонной коробке без крыши и стоит это, как номер в «Рэдиссон-САС».
Дольше всех их таскала за собой тетечка в домашнем халате, из-под которого торчала ночная сорочка.
Олег не мог понять: на каком языке она разговаривает? На русском? Или на украинском? Язык был смутно знакомый и очень нежный. Например, проходя мимо обнесенной забором здоровенной виллы в строительных лесах, тетечка без запинки проговорила:
— Дачка дочки Кучмы, сучки.
Кончилось дело тем, что за два доллара в сутки с человека они купили беленную штукатуркой пристройку. Одна кровать — зато большая. Холодильник и плита на улице.
Бросив вещи, они пошли смотреть море. Оно отыскалось быстро. Обрыв… а за ним поверхность, похожая на жеваный мармелад.
— Миленький горизонтик.
— Горизонтик?
С того места, где они стояли, пляж виден не был. Зато были слышны бухающие басы. К самому пляжу от пансионата «RIGA» вела лестница, состоящая, как он позже сосчитал, из 97 ступеней.
Олег сел прямо на землю и опять закурил.
Знакомо ли вам состояние, когда с утра ты просыпаешься оттого, что понимаешь: пора снова ложиться спать? Когда ты выбираешься из серых простыней и пододеяльников… идешь на кухню… не зажигаешь свет, потому что смотреть все равно не на что… закуриваешь сигарету, неподвижно сидишь… а через полчаса вытираешь с подбородка слезы и идешь умываться… знакомо?