Как мне ни хотелось убраться оттуда поскорее, я тянул с отъездом. Надо было узнать, уезжает ли Платон. Когда-нибудь уедет, разумеется; но если его задержат, то Спевсипп будет ему нужен здесь; а поскольку с Дионом он расстался совершенно неожиданно — очень может быть, что ему надо написать что-нибудь такое, чего курьеру Архонта доверить нельзя. Я знал, где он живет: в доме одного пифагорейца на Ахрадине. Но светиться там не стоило: слишком я стал заметен теперь — могут и заметить. Потому я начал крутиться по винным лавкам, в надежде встретить Спевсиппа. Ведь, если я ему нужен, он именно там будет меня искать.
На третий день этих поисков я случайно встретил совершенно очаровательного человека; тот подошел похвалить мое выступление в театре. Проболтали мы с ним до самого вечера, а там одно за другое, — в результате я вернулся в дом Менекрата только утром. А он встретил меня новостью, что Платон убит.
— Это солдаты, — весело сказал он. — Все знают, что они давно случая ждали. Они говорят, Дион был самым лучшим генералом, пока этот краснобай ему мозги не заморочил. Что с тобой, Нико? Я думал, ты его не выносишь!
— Эта новость убьёт Диона, — говорю. — А сообщать ее придется мне.
Это Менекрата убедило. По правде сказать, я и сам удивился своим чувствам. В его лекции о Едином не понял ни единого слова; там где я понимал, о чём он говорит, — о театре, — я считал его опасным, как и всякого человека с полуправдой. И всё-таки, постепенно, он таки впечатал след мне в душу; так бывает с великим актером, возле которого статистом вертишься. Я вспомнил, как его глаза спрашивали меня «Кто ты?» — и, казалось, знали ответ… А теперь этот ответ ушел, вместе с ним.
Меня грызло чувство вины, какое всегда бывает в таких случаях, даже безо всякой причины; просто потому что я провел ночь с удовольствием. Я начал расспрашивать Менекрата, кто ему это рассказал и где тело; ведь останки надо отослать в Афины, а жив ли Спевсипп — неизвестно. Из его ответов очень скоро выяснилось, что всё это городские сплетни; наверняка он ничего не знает. Я уже знал, как плодятся слухи в Сиракузах, и это дало мне какую-то надежду. Собрался и пошел к дому Платона.
Плакальщиц слышно не было. Я постучался и попросил доложить обо мне Платону, придумав какое-то поручение. Раб тотчас ответил, что Платона надо искать в Ортидже: он теперь гость Архонта.
Должно быть, на лице моем много чего отразилось, потому что он тут же добавил, что ничего плохого с хозяином пока не произошло; а племянник его здесь, наверху, книги его пакует. (Видно было, что в этом доме люди говорят свободно.)
Не успел я попросить, чтобы обо мне доложили Спевсиппу, как он появился сам, бегом. Если прежде он казался очень усталым, то теперь — по-настоящему больным.
— Нико! Я голос твой услышал. Не стой на улице, заходи.
Он быстро провел меня через внутренний двор и наверх, в комнату Платона, в которой царил полнейший хаос и было полно дыма. Весь пол завален свитками и открытыми футлярами для книг. В центре стояла жаровня с углями, на которой Спевсипп жёг бумаги. Я закашлялся и прошел к окну; актер обязан беречь своё горло.
— Тебя кто-то из богов прислал, — сказал он. — Ты возвращаешься в Афины?
— Да или нет. Зависит от того, какая помощь вам нужна.
Он схватил меня за руки; потом отвернулся, вытирая глаза и проклиная дым. Любое участие трогает измученного человека; но философам плакать не полагается.
— Что случилось? Где Платон? В Карьерах?
— Упаси бог! Нет. Слуга у двери правду тебе сказал: он почетный гость. Надолго ли — это не ясно. Но и арестант конечно тоже. Дионисий выделил ему дом во Дворцовом парке. Из внутренней крепости никто без пропуска не выходит; ни по земле, ни по воде. Мы уже наполовину упаковались, уезжать, когда появился отряд галлов с приглашением. Я только что оттуда. Ты бы видел этот дом!.. Бронзовые статуи, книги, музыканты, мальчики-рабы… Игрушек больше, чем у галки в клетке. Знаешь, это выглядит так, словно разбойник похитил знатную даму, а изнасиловать ее стесняется; и вот он кидает ей под ноги свою добычу и вымаливает хоть слово любви. Было бы смешно… Но чем это кончится?
— В конце концов ему придется его отпустить. С Платона весь мир глаз не спускает; по крайней мере, весь ученый мир. Подумай, какой скандал начнется. А второй Дионисий — не первый.
— А ты знаешь, чего он хочет? Ему надо, чтобы Платон принял его сторону против Диона. И пока он этого не сделает, его из Ортиджи не выпустят; но ведь Платон скорее умрет… И таки может умереть! Ведь ему уже за шестьдесят, Нико, климат здешний ему не подходит; он давно уже неважно себя чувствует. А кроме того, ведь Дионисий капризен, как женщина. Тут даже открытой ссоры не надо, но стоит ему как-нибудь фыркнуть на Платона — и тотчас солдаты, или Филист, воспользуются случаем.
— Сомневаюсь. Я бы таким случаем ни в коем случае не воспользовался, хотя и видел их вместе всего один раз. Я тебе уже говорил, этот бедный шут влюблён. А насколько он тщеславен, ты и сам знаешь. Он хочет войти в историю любимым учеником Платона, а не его убийцей. Скажи-ка, ты когда в последний раз ел? Когда спал?
По счастью, вскоре хозяин дома прислал наверх поднос с вином и печеньем. Мы вынесли зловонную жаровню и расчистили два стула. Книгами было завалено всё; наверно Платон привел сюда целую библиотеку. Но даже и после того, как я помнил, просил Архита прислать ещё.
Подкрепившись, Спевсипп стал выглядеть получше; и начал ковыряться в свалке на полу, выбирая вещи, которые хотел отослать домой. При этом он бормотал что-то невнятное, то ли мне, то ли сам с собой. Книги, к облегчению моему, уходили к Платону; но Спевсипп отобрал какие-то заметки к лекции О Природе Мироздания, которые Платон хотел передать Ксенократу как канву для будущей книги, чтобы они не пропали в Сиракузах, и редкую работу Пифагора для библиотеки в Академии. Пошарившись понизу, он извлек из-под чего-то пачку листов бумаги с засушенными цветами между ними. Я подумал, это какие-нибудь дары любовные, — Спевсипп напомнил мне, что он ботаник.
— Если ты довезешь их до Академии в целости, я буду тебе очень признателен. Там у нас в этом году появился парнишка из Стагиры, очень способный; он помогает мне с коллекцией, и об этом тоже позаботится… Слушай, я до того дошел здесь, что забыл, как его зовут.
Он сжал пальцами лоб, вспомнил и написал на той пачке: Аристотелю. Я пообещал передать.
Покончив с книгами, он выглянул в дверь и в окно — и лишь после этого достал из-за пазухи небольшой свиток. И сказал тихо:
— Вот это, Нико. Всё остальное можно послать курьером, а это нет. Потому я и сказал, что тебя бог послал. Ты всё понял, верно?
Я взял свиток. Никакой надписи на нем не было.
Получив долгожданное поручение, я не стал задерживаться ни в том доме, ни в Сиракузах. Только учинил прощальный банкет своей труппе и попрощался со своим вчерашним другом. Имени его не называю: он теперь глава древнего рода, а я никогда не был хвастлив.
В свитке было два письма. Внутри для Диона, снаружи для Архита в Тарентуме. Нужно было надежно спрятать их, на случай обыска. Я открыл шкатулку с маской и сказал: «Владыка Аполлон, двум твоим слугам нужна помощь. Если Платон тебе на самом деле так дорог, как люди говорят, ты позаботишься о нем. Я оставляю это тебе».
Перед самым отходом корабля на борт поднялись несколько римлян, с обыском. Они объяснили, что это с каким-то заговором связано. Внутрь маски они не заглянули, хотя смотрели прямо на нее; наверно, лицо бога внушило им благоговейный страх. Из этого я сделал вывод, что он принимает Платона всерьез, и что забывать об этом не стоит.
Хотя в Тарентум мы шли с попутным ветром, слух об убийстве Платона нас обогнал. Из Мессины в Региум корабли шастают почти каждый день, а уж там новости разбегаются по суше. Увидев по окраске, что корабль из Сиракуз, все пифагорейцы Тарентума собрались на пирсе; пришли узнать, правду ли рассказывают. Некоторые из них меня знали, потому первым делом подошли ко мне. И, от радости, едва ни на руках меня носили, словно это я его от смерти спас.