Вот тут следовало бы сказать, что Ричард умер и что пререкания из-за нескольких тарталеток с голубым сыром занимают далеко не самое первое место в ее списке первоочередных дел... но Дебора просто не могла. Какое-то время она вела себя так, как надо, как всегда. Как не смогла бы, если бы заговорила о смерти Ричарда. Она прибегла к сарказму, которого старалась избегать.
— А мне не нравится платить тридцать баксов за тарелку с завернутыми в ветчину дынными шариками, напоминающими по вкусу бараньи глаза, завернутые в подметки, поэтому давайте откажемся от претензий на кулинарию как искусство, хорошо?
— А греческие друзья мистера Диксона лично хвалили меня за пирожки с фетой и шпинатом! — обиделась Шотридж.
— Минуточку, — переключилась Дебора. — Греческие друзья мистера Диксона? Какие греческие друзья?
— Два джентльмена, с которыми он разговаривал во время вашего выступления.
— Откуда вы знаете, что это были греки?
— Они выглядели как греки, — ответила Шотридж. — Они разговаривали на греческом, и... да, конечно... мистер Диксон сказал, что это греки.
Несомненно, Шотридж тоже знала толк в сарказме.
— Что еще они говорили? — спросила Дебора. Никаких греческих имен в списке гостей не было, в этом она не сомневалась.
— Ничего, — ответила Шотридж. — Они говорили между собой — по-гречески, — а я шла мимо с подносом, и мистер Диксон спросил, нет ли еще пирожков для его греческих друзей, потому что они им очень понравились. Мол, лучшего сыра фета они в жизни не ели. Греки кивали, улыбались и взяли по три каждый. Потом я их оставила.
— И все?
— Нет. Мое последнее предложение: двенадцать процентов.
— Договорились, — и Дебора повесила трубку.
Пора было побеседовать с полицией.
Глава 18
Дебора запихнула в рот еще бутербродик, запила его стаканом клюквенного сока и уже собиралась уходить, когда вошел Кельвин Бауэрс.
— Кельвин, — начала она не раздумывая, просто поддавшись порыву, — вам нравился Ричард?
Бауэрс нахмурился, мысленно приспосабливаясь к неожиданному вопросу и к тому, что его назвали по имени.
— На самом деле я с ним лично ни разу не встречался... Да, наверное, нравился. А что?
— Вам трудно поверить, что для него музей был важнее личного состояния, даже репутации?
— Ни капельки, — ответил Бауэрс.
Дебора кивнула. Ее чувства к нему стали чуточку теплее.
— Мне тоже.
На кратчайшую долю секунды перед глазами возникла вся греческая коллекция — с маской на переднем плане, — разложенная по витринам для всеобщего обозрения, в фойе или в специально построенном зале в конце длинного темного коридора, увешанного образовательными текстами и рисунками: лучшее собрание греческих древностей за пределами Афин. Несомненно, этот образ преследовал и Ричарда.
Кельвин, наблюдавший за ней, словно мог видеть картины у нее в голове, кивнул:
— Понимаю. Если я что-то могу сделать...
Дебора улыбнулась и выдохнула, осознав, что задерживала дыхание.
— Кстати говоря, — добавил он, — у меня не хватает кое-какой юридической корреспонденции Ричарда. Где еще посмотреть?
— В кабинете, — ответила она. — Я держу там большую часть всего, что связано с музеем. Вы ищете что-то определенное?
Он казался немного сконфуженным.
— Как я говорил, мистер Диксон оформлял кое-какие бумаги, касающиеся и его личных активов, и его доли в музее. Возможно, они имеют отношение к завещанию. Полиция захочет узнать юридическое состояние его имущества — на случай, если это влияет на проблемы мотива.
Дебора деловито кивнула, стараясь показать, что это ее не пугает.
— Личные бумаги должны быть в папках, относящихся к дому, а не к музею. Если только их не прислали совсем недавно.
— Насколько недавно?
— Если они были адресованы на дом, то не больше одного-двух дней назад, — объяснила Дебора. — Если корреспонденция личная, но приходит на адрес музея — нужно несколько дней. Дом и музей числятся на одной улице, но под разными номерами: у дома — сто сорок три, у музея — сто пятьдесят семь. Здание одно и то же, так что не спрашивайте меня, почему так. Главное, что у нас два почтовых ящика. Я занимаюсь всей деловой частью, отсеиваю ерунду и передаю то, что осталось, на его рассмотрение. Остается обычно немного, и, если я не помечаю что-либо, он добирается до этих бумаг, когда руки доходят. А что?
Бауэрс замер, прищурив глаза, потом усмехнулся:
— Да ничего серьезного. Просто не люблю, когда деловые бумаги попадают к кому-нибудь, кроме адресата. Что вы хотите — я юрист!