Снова маска.
Дебора уставилась на экран. Разум хотел уклониться, но что-то зацепилось в нем, как рыболовный крючок цепляется за волосы или ткань. Маска чем-то отличалась от настоящих, словно уменьшение уничтожило все примитивное мастерство, сделало ее аккуратной и точной — эмблема, вроде театральной маски или...
Эмблема.
Она уже видела ее раньше, точно, она уже знала маску вдоль и поперек. И все-таки в стилизованной компьютерной миниатюре чувствовалось что-то еще, что-то знакомое... связанное не с самой маской в витрине археологического музея в Афинах и не с ее бесчисленными примелькавшимися фотографиями.
Дебору охватило то же чувство, что и когда она впервые увидела татуировку на груди убийцы в Микенах: смутное ощущение, что ей уже встречалось это изображение — не сама маска, а миниатюра...
Она пристально посмотрела на экран компьютера, а потом начала расхаживать по комнате, пытаясь вспомнить, где же видела ее в первый раз. И замерла. Изображение внезапно встало перед глазами — не золотое или желтое из маленьких электронных пикселей на экране компьютера и не сине-черные линии татуировки на бледной коже, а черные чернила, нанесенные по трафарету на плотную белую бумагу.
Дебора ожила и быстро прошла в спальню — за сумочкой, которую пронесла через полмира и обратно. Там лежала невскрытая корреспонденция двухнедельной давности: письма и счета, которые она получила в вечер приема, да так и не отдала, потому что отдавать их было уже некому. Она поспешно просмотрела пачку и увидела его: белый конверт, тяжелее, чем обычные, с богатой текстурой, похожей на полотно. Адрес был напечатан на механической пишущей машинке — на имя Ричарда в музее; вот почему письмо оказалось у нее. В верхнем левом углу, где обычно пишут обратный адрес, располагалась только маленькая стилизованная маска.
Выглядела она совершенно невинно, и Дебора вспомнила, как увидела ее впервые и подумала, что это просьба о пожертвовании на местный театр. Однако в контексте последних событий, в контексте желтенькой эмблемки на экране компьютера в другой комнате маска была какой угодной, только не безобидной.
Дебора с трудом вскрыла плотный конверт ножом и сбросила содержимое в стоявшую на столе миску, зажав свободной рукой рот. Она решила, что если увидит порошок, то не будет вдыхать, пока не окажется на улице.
Но порошка не было — был только один-единственный лист той же самой дорогой бумаги с текстом, напечатанным на той же самой машинке. Ни подписи, ни даты. Письмо гласило:
Мы осведомлены о находящемся в Вашем распоряжении объекте и Ваших планах относительно него. Вы должны изменить их. Будьте уверены, что, если объект не попадет в руки тех, кто предназначен продолжить дело великого человека, его ужас поразит Вас и выродков, с которыми Вы водитесь, как меч всемогущего Господа. Не допустите, чтобы он покинул страну, — или ожидайте сокрушительного возмездия, когда сила его неминуемо высвободится.
Дебора осторожно положила письмо и попятилась от него, словно сами слова сквозили заразой хуже сибирской язвы или нервно-паралитического газа.
— Археология здесь ни при чем, — произнесла она вслух, повторяя слова Керниги.
Если только эти психи, убежденные в превосходстве белой расы, не считают себя наследниками самого Агамемнона...
Вот оно!
Они взяли Троянскую войну — легендарный образец величия и благородной решимости — и превратили во что-то гораздо более жестокое и возмутительное: геноцид. Запад против Востока, белые против арабов, страна, ставшая родиной ранней Христианской церкви, против магометан Турции.
Они взяли Ахилла, Агамемнона и прочих и превратили в нацистские иконы, героев, арийской пятой растоптавших чужие культуры...
Да, умышленное искажение истории, но авторы письма, кажется, и впрямь верили, что война жившего в бронзовом веке Агамемнона была крестовым походом расистов. И еще: члены группы «Атрей» явно рассчитывают получить от содержимого ящика какую-то ужасную пользу. Там содержится «меч всемогущего Господа», возможность высвободить «сокрушительное возмездие».